Кумач надорванный. Книга 2. Становление.
Но тиха, до поры, оставалась центральная Россия, чужда ей была племенная вражда. Опустели в ней площади, поутихли, будто переводя после недавнего буйства дух, обе столицы. Ошеломлённые, ввергаемые в смущение люди силились уразуметь, к чему же именно поведут их те, кому столь самозабвенно месяцы назад они вверили власть.
Те повели, куда и обещали – к капитализму.
– II –
Третьим утром января Валерьян встал поздно. Его не пробудили ни начавшие спозаранку дребезжать под окнами трамваи, ни возня собиравшегося на смену соседа.
За месяцы житья в заводском общежитии он свыкся с постоянным шумом, как свыкся и со всем остальным – чужим и непривычным ранее. С облупившимися стенами неопрятного общего коридора, с его ветхими трухлявыми полами, с порыжелой от ржавчины ванной – единственной на этаже, с делившим с ним комнату седоусым рабочим, добродушным матершинником в пропахшей «Беломором» клетчатой рубахе.
Посидев недолго на кровати, одурелый со сна, Валерьян зевнул, натянул штаны, рубашку, вышел за дверь, зашагал мимо соседских комнат к разящей запахом горелого лука и прогорклого масла кухне. Умывшись под краном, он зажёг на плите конфорку, залил водопроводной водой и поставил на огонь чайник. Чёрная, закапанная жиром конфорка не давала сильного пламени, и Валерьян, зная, что придётся ждать, опустился на табурет.
Над его головой тихо бормотало радио. Он задрал руку, усилил звук.
Здесь, у радиоточки, часто собирались соседи по этажу. Заводские мужики, вернувшись со смен, ловили «Маяк» и с азартом слушали включения‑репортажи с футбольных или хоккейных матчей. Но, помимо них, слушали и выпуски новостей, спорили и ругались из‑за политики, матерились, поднимали гвалт.
«Ельцин…», «Кравчук…», «Верховный Совет…», «Беловежье» – фамилии руководителей страны, наименования органов власти и государственных соглашений, вырываясь из лужёных глоток, приправлялись ругательствами, солёными прибаутками, сиплыми смешками. Копошащиеся возле плит жёны, не выдерживая, раздражённо фыркали на разошедшихся мужиков, смеялись и взвизгивали забегающие из коридора в кухню дети…
Сейчас по радио интервьюировали какого‑то экономиста, самоуверенного и, судя по голосу, молодого. Экономист, настырно вворачивая малопонятные иностранные слова, поучал:
– …реальное осуществление политики экономических реформ невозможно без создания базового фундамента цивилизованного рынка – эффективной конкурентной среды. А эффективная конкурентная среда, в свою очередь, невозможна без свободного ценообразования, неизбежно формирующегося в условиях демонополизации отраслей и ухода от командно‑административной системы. Инвестиционный климат этой страны не может стать привлекательным для иностранного инвестора при сохранении государственных монополий и контроля над ценами. Нет иностранного инвестора – нет и притока финансовых средств. Мы обязаны, наконец, понять, что лишь полностью освобождённый от госконтроля рынок способен сегодня решить главные хозяйственные задачи: наполнить пустые прилавки продуктами, повысить уровень жизни населения, устранить дефицит…
Валерьян хмыкнул, прикоснулся тыльной стороной ладони к чайнику, проверяя, скоро ли тот вскипит.
– То есть наше правительство, приняв решение отпустить цены на продукты, действует в строгом соответствии с современной экономической наукой? – уточнил ведущий.
– Именно! – радостно воскликнул экономист. – Правительство разрабатывало программу реформ в тесном сотрудничестве с ведущими экономическими институтами мира, прежде всего, с американскими институтами. Зарубежные партнёры охотно делились с нами накопленным опытом. А весь мировой опыт буквально кричит о том, что нет на рынке более действенных сил, чем свободно актуализируемые спрос и предложение. Потребитель моментально укажет производителю, что тому целесообразнее производить. А конкуренты не позволят тому устанавливать неоправданно высокие цены. Так – и только так! – можно привести в движение заглохший двигатель экономического развития. Предприятия, наконец, поймут, в какой же конкретно продукции нуждается наше общество. Советский абсурд с производством бесчисленных и никому не нужных танков, тракторов и комбайнов прекратится. Конец командно‑административному произволу положит его величество свободный рынок.
– Многих людей в стране беспокоит вопрос: сколь сильно в итоге вырастут цены?
Сквозь лёгкий треск радиопомех Валерьян отчётливо расслышал барский смешок гостя эфира:
– Уверяю вас, цены вырастут не более, чем в два, ну максимум в три раза. И то подобного стоит ожидать лишь к концу года. Конкурентная открытая экономика, в отличие от командно‑административной, служит интересам людей. Зачем же продавцам неоправданно завышать цены? Они же тогда просто не продадут свой товар!
– Но никто из директоров магазинов и работников торговли не обладает опытом ведения ценовой политики в условиях свободного рынка…
– Опыт – дело наживное. Сориентируются, – безапелляционно заявил экономист. – Никаких причин паниковать нет. Слухи же о якобы неизбежном лавинообразном росте цен целенаправленно распускают противники президента из числа цепляющейся за свои кресла партноменклатуры. Ещё раз ответственно заявляю: никакого стремительного взвинчивания цен не произойдёт. Правительство реформаторов – ответственное правительство.
Валерьян выругался сквозь зубы. Слушать подобные витийства ему было тошно.
– Действия правительства подобны сейчас действиям реанимационной бригады. Без шоковой терапии, то есть без радикальных мер…
Валерьян привстал, нащупал регулятор звука.
– Иди‑ка ты к чёрту!
Он убрал с огня закипающий чайник, сходил обратно в комнату и принёс пачку заварки.
– Радикальные меры… К вам бы самим… радикальные меры, – пробормотал он, копаясь заварной ложкой в пачке.
Из коридора заслышались гулкие стремительные шаги. В кухню влетела худорукая, скуластая крашеная блондинка Елизавета Захарчук, бухгалтер заводского дома культуры.
– Ну сволочи!.. С ума просто сойти… – сама не своя выпалила она, в сердцах шмякнув полой хозяйственной сумкой о стол.
– Что случилось, Елизавета Николаевна? – спросил Валерьян.
– А ты в магазин загляни! Да в наш «Рассвет» хотя бы, – взвинченно воскликнула Захарчук. – Охренеешь!
Нервным, порывистым движением она раскрыла сумку, зашелестела целлофановым пакетом. Извлечённый из него белёсый комок из обрезков и жил уместился в её ладони.
– На, полюбуйся! Мясо купила, называется…
– Совсем ничего не достать?
Захарчук бросила комок на разделочную доску, забегала по кухне, сама от возбуждения позабыв, что ищет.
– Достать‑то – достать. Только цены сумасшедшие.
Валерьян улыбнулся, придя от родившейся мысли в злорадство.
– Значит, действительно подскочили? А по радио вот только что слушал…
