Кумач надорванный. Книга 2. Становление.
Из части зала, в которой сгруппировались «Радикальные демократы», полетели сердитые выкрики:
– Приднестровье – ч асть Молдавии!
– Прекратите демагогию! Нельзя делить людей по национальностям…
– Не акцентируйте внимание на национальной принадлежности!
– Не скатывайтесь в шовинизм!
Руцкой засопел, взял бумажный лист:
– У меня здесь поимённый список погибших. Они – жертвы обстрелов и насилий молдавской стороны. Подавляющее большинство – русские по национальности. Это – задокументированный факт.
Самые нервные из «радикальных демократов» стали вскакивать с мест:
– Да отцепитесь уже от Молдавии! Приднестровскую проблему придумал КГБ!
– Не срывайте повестку!
Вице‑президента закрикивали, мешая продолжать.
Руцкой, в бешенстве топорща пепельные усы, сдавленным голосом обратился к сидящему в президиуме Хасбулатову:
– Уважаемый председательствующий…
Хасбулатов внимательно наблюдал за залом, обозревая его, словно поле боя. Он видел, что шумит и ругается всё же меньшая часть депутатов.
Наклонившись к микрофону, Хасбулатов призвал:
– Убедительно прошу не перебивать вице‑президента России!
Большими усилиями ему удалось водворить порядок. Зал поутих, хотя самые рьяные из демократов – Сергей Юшенков, Виктор Шейнис, Лев Пономарёв, Сергей Ковалёв – продолжали рассерженно пыхтеть.
Вице‑президент обрисовывал трагическую картину. В Приднестровье, не признавшем власть молдавского президента‑националиста Мирчи Снегура, с зимы создавали отряды самообороны. Снегур пытается подавить восставшую республику силой. Молдавские боевики обстреливают днестровское левобережье из артиллерии, снаряды ложатся в русские и украинские сёла. Приднестровье заперто в блокаде: с запада, из‑за реки, его атакует молдавская полиция и полууголовные банды, на востоке лежит недружественная Украина. Приднестровские советы взывают к России. Её признают единственным своим отечеством люди левого берега Днестра. Напор молдаван нарастает, националисты разграбили армейские склады, добыли множество автоматов, пулемёты, бронетехнику. Ополченцы Приднестровья выходят против них с милицейскими пистолетами, охотничьими ружьями, обрезами, арматурой. Плохо вооружённые, несут потери. Офицеры расквартированной здесь с союзных времён 14‐й армии, оставшейся в подчинении Москвы, требуют от командования приказа на подавление бесчинств. Офицеры готовы сбросить молдавских карателей с занятых на левобережье плацдармов, но такого приказа им не отдают…
– 14‐я армия на грани раскола. Вот здесь у меня обращение группы офицеров. Тридцать девять подписей, – Руцкой поднял над трибуной исписанный от руки бумажный лист. – Офицеры заявляют, что если командование 14‐й армии не отдаст в ближайшие сутки приказа на защиту населения Приднестровья, то они самостоятельно пойдут в бой. Им есть, кого защищать. От террора националистов страдают семьи военнослужащих.
Зал опять зарокотал, но теперь негодовала патриотически настроенная часть делегатов. Среди депутатов присутствовали отставные армейские и флотские офицеры. Они лучше гражданских понимали степень бедственности положения оставленной на Днестре армии.
– Уважаемые делегаты, я обращаюсь к вам! Мы не имеем права бросать в беде Приднестровье. Мы не имеем права допускать раскола в Вооружённых силах. Съезд как высший законодательный орган страны должен безотлагательно принять решение об образовании на базе 14‐й армии миротворческой миссии. Только немедленным разведением конфликтующих сторон можно остановить кровопролитие, – проговорил Руцкой, глядя на депутатские ряды, словно командир на солдатские шеренги.
Настроение зала окончательно переломилось:
– Правильно! Остановить бойню!
– Защитим соотечественников!
– Не бросать в беде!
Преодолев сопротивление крайних демократов, съезд утвердил постановление «О содействии в обеспечении прав человека в Приднестровье». Он признавал за бойцами 14‐й армии право (правда, строго на добровольной основе) защищать гражданских и предписал образовать формирование миротворцев.
Демократы, ошеломлённые понесённым фиаско, крыли Руцкого почём свет.
– Независимую Молдавию давить задумал? Опять имперские замашки? – ярился в фойе Сергей Юшенков.
– Съезд пошёл на поводу у красно‑коричневых. Руцкой – коммуно‑фашист, – гундосил непричёсанный, малорослый Сергей Ковалёв, давний антикоммунист‑диссидент.
Винер, отведя Филатова в сторону, делился тревогой:
– Ещё хлебнём мы с этим солдафоном, увидите. Его привлечение в команду Бориса Николаевича было ошибкой. Все эти провинциальные хозяйственники – колхозные председатели, заводская директура – чуют в нём своего. Усы в сапогах – их поля ягода. Вдохновляемые Руцким, они встанут в оппозицию президенту.
Филатов морщил щёки, поправлял на крупном носу очки.
Между демократическим крылом съезда и вице‑президентом Александром Руцким пролегла глубокая, незапластовываемая трещина.
Ельцин выступил перед депутатами на второй день. Держался он твёрдо, говорил наступательно:
– Главным итогом тех шести месяцев, что прошли с момента завершения предыдущего, пятого съезда, является то, что от разговоров о реформах, мы, наконец, перешли к самим реформам. Реформы идут – и это на данный момент самое важное!
Голос главы России звучал низко, утробно. Приподнимая массивную голову над разложенными на трибуне страницами доклада, он устремлял давящий взор в зал:
– Главное, что угрожает стране сегодня – это возврат к недалёкому прошлому, к псевдореформам союзного правительства. Необходимо чётко уяснить себе, что возврат к этой политике невозможен. Я, как президент, сделаю всё, чтобы такого не допустить.
Ельцин взял под защиту министров‑реформаторов, а более остальных – первого заместителя председателя правительства Егора Гайдара. Ни слова упрёка не допустил по его адресу президент:
– Наша экономика впервые за многие десятилетия заговорила языком финансов… Финансовая политика правительства даёт результат… Курс рубля твёрдый, и рубль на внутреннем рынке начал теснить доллар.
Несмотря на пиетет с примесью страха, внушаемый Ельциным депутатам, некоторые робко запротестовали. Кто‑то всхохотнул, прикрыв ладонью рот, иронично хлопнул в ладоши. Все знали, что из‑за разгоняющейся инфляции курс Центрального банка, выведенный ещё в союзную эпоху, заведомо ложен. Подлинный курс определяли спекулянты, которые требовали в Москве за доллар уже сто с лишним рублей. Дорожала на чёрном рынке и другая валюта: английские фунты, немецкие марки, французские и швейцарские франки.
