Лабиринт

Шум, как после сильного похмелья, не стихая ни на секунду, стоял в ушах старика, поглощая все остальные звуки. Вокруг себя то и дело он видел жутких существ, которые подходили к нему и, наклоняясь почти к самому его лицу, улыбались дьявольской улыбкой. Морды их, покрытые длинной серой шерстью, были одинаковы и ужасны: огромные черные глаза без зрачков и сведенный в пятачок нос, беззубый рот с тонкими губами, расплывавшийся в беззвучной улыбке, – все это доводило Смита до исступления, и он отключался и терял сознание тысячу раз.

Приходя в себя на какое‑то время, он раз за разом чувствовал ледяной ужас от повторяющихся видений. Его покалеченное сознание говорило ему, что это и есть преисподняя.

Бесконечность спустя, старик почти смирился с тем, что отныне душа его, пребывающая, очевидно, в аду, таким образом получает наказание за грехи, совершенные им при жизни, и начал по‑своему привыкать к этим жутким видениям. Но однажды, сквозь тугую пелену застилавшую ум, он отчетливо услышал голос:

– Мистер Смит! – позвал он его. – Очнитесь, мистер Смит.

«Этот голос? Я его знаю!» – Смит, цепляясь за звучавший где‑то совсем рядом звук, всплывал с темных глубин, поднимаясь куда‑то вверх за все более четко и ясно слышимым голосом.

Шум, окружавший его столько времени, стихал, а сознание, проясняющееся с каждой секундой, возвращалось вместе с обрывками воспоминаний и чувством абсолютной опустошенности.

Прошло еще немного времени, мистер Смит открыл глаза и сам того не желая, заплакал. Он, наконец, чувствовал свое тело. Сквозь слезы старик увидел свет – обычный дневной свет, который лился из большого окна, что находилось как раз напротив места, где он лежал. Жмурясь с непривычки, мистер Смит попытался поднять руку, и это у него получилось. Он провел дрожащей рукой по лицу и, вытерев наполненные слезами глаза, увидел склонившегося над ним Уилсона.

– Ну вот и хорошо! – улыбаясь, заговорил тот. – Вот вы и пришли в себя, дорогой мой мистер Смит. Очень вы нас напугали, но, хвала небесам, все обошлось!

Уилсон сидел на стуле возле кровати, на которой, как оказалось, лежал старик.

– Где я? Что случилось? – прошептал Смит, пытаясь совладать со своим голосом, который звучал тихо и непривычно после долгого молчания.

– О, дорогой вы мой, с вами случился удар, как сказал доктор. Мы думали, что потеряем вас, но, к счастью, вы живы и обязательно поправитесь! – весело ответил Уилсон, внимательно глядя на приходящего в себя Смита.

– Удар? Но как же это, мистер Уилсон, я ничего не помню. Как это произошло?

Мистер Смит попытался приподняться на постели и сесть, но тело, занемевшее от долгой обездвиженности, плохо его слушалось, и он, ослабевший и изможденный, рухнул на кровать, застонав от бессилия.

– Даже не думайте вставать, мистер Смит! Доктор категорически запретил вам любые движения. Он, кстати, не верил, что вы придете в себя, но объяснил, что мы должны будем сделать, если все же это произойдет. Вы теперь под полным моим контролем и будете выполнять только то, что я вам скажу! И не думайте сопротивляться!

Уилсон, глядя на беспомощного старика, пытался искренне улыбаться.

– Ваша дочь… – он не успел договорить, как мистер Смит, резко вскочив с подушки и упав на нее вновь, почти прокричал:

– Элиза, что с ней? Где она?

– Успокойтесь, мистер Смит, успокойтесь. С ней все в порядке, – Уилсон ласково похлопал по одеялу, которым был укрыт Смит.

– Но почему ее нет рядом? Что с ней, Уилсон?

Старик лихорадочно обвел глазами комнату и тут только понял, что находится у себя дома, в своей собственной кровати. От удивления он некоторое время не мог прийти в себя, и тысячи вопросов закружились в его голове.

Он вспомнил, как они с дочерью ехали в карете на встречу с графиней, и как лил сильный дождь, он вспомнил, как они шли по старой аллее и как он не мог докричаться до уходящих от него Уилсона и Элизы.

И в тот самый миг, когда он вспомнил все, что произошло с ним, он вновь почувствовал дикий животный страх, такой же, что накрыл его тогда на темной аллее старого имения.

– Где Элиза? – сдавленным голосом прошептал Смит, глядя в глаза улыбающемуся Уилсону.

В мутных глазах Уилсона на долю секунды вспыхнула злобная искра. Лицо его передернуло мелкой судорогой, отчего оно стало злым и страшным. Но это длилось всего секунду.

Уилсон встал и направился к столу. Он взял стоящую там бутылочку из темного стекла и, откупорив ее, уверенно накапал какие‑то ярко‑зеленые капли в стоявший там же стакан с водой. Вернувшись к лежащему старику, Уилсон поднес стакан к губам Смита и твердо произнес:

– Выпейте, мистер Смит. Это лекарство поможет вам быстрее поправиться. Выпейте, и я все расскажу вам.

Старик недоверчиво смотрел на зеленую жидкость в стакане, но, понимая, что бессилен и не может сопротивляться, решил подчиниться. «Господи, помоги!» – произнес про себя Смит и выпил содержимое стакана.

Он ожидал чего угодно, – резкой боли, остановки сердца, жутких судорог, – но ничего этого с ним не произошло. Тело было таким легким, почти невесомым. Его охватила сладкая истома, и стало спокойно и хорошо.

Откинувшись на подушки, мистер Смит чувствовал неземное блаженств, и все его страхи и дурные мысли отступили, оставляя лишь ощущение давно забытого счастья. Он заулыбался как ребенок и весело посмотрел на Уилсона, внимательно наблюдавшего за ним.

– Как вы себя чувствуете, дорогой мой? – натянуто улыбаясь, спросил он старика.

– О, Уилсон, спасибо вам! Я чувствую себя очень хорошо. Кажется, я совсем уже здоров, и мне так хочется поскорее встать с этой кровати.

Смит улыбался по‑детски искренне и впрямь чувствуя себя озорным и полным сил ребенком, которому не терпится вскочить с кровати и кинуться гулять на улицу.

– Я же говорил вам, что теперь все будет хорошо! – загадочно улыбаясь, произнес Уилсон. – Так вот, мистер Смит, теперь давайте я продолжу.

Он придвинул стул поближе к кровати и сел на него, закинув ногу на ногу.

– С вашей дочерью, дорогой мой, как я уже и говорил, все очень хорошо.

Старик, услышав про дочь, на этот раз не испытал уже ни малейшего беспокойства за ее судьбу. Наоборот, при мысли о дочери его охватила безудержная радость, и он даже засмеялся тихонько. Почему‑то он был уверен, что с его девочкой все в порядке. Его совсем перестал беспокоить вопрос где она и что же произошло с ними тогда на старой аллее.

Ничем не обоснованная, но категорическая убежденность, что все, что происходило и происходит с ним и с Элизой – большое благо для них обоих, прочно проросла в нем за считанные минуты после приема лекарства. Радостно улыбаясь, он лежал и слушал все, что говорит ему Уилсон, испытывая к нему сильнейшую симпатию.

Он с обожанием смотрел на сидящего перед ним человека и готов был, казалось, расцеловать его, так он был ему приятен.