Легионер. Книга третья

– Про кого слыхал, про кого услышу еще, наверное, – уклончиво кивнул Ландсберг. – Ты меня только вразуми, Антоха, как мне в кандальную тюрьму‑то попасть? Я ведь человек в каторге новый, многого просто не знаю. Прошение, что ли, написать, чтобы тюремное начальство пустило? Или преступление совершить, чтобы я наверняка туда определился?

– Не, насовсем не надо! – юмора Кукиш не понял, замотал головой. – А пройтить к нам – это только ленивый не пройдет! Хоть в тюрьму, хоть оттедова… Туда, случается, солдатик остановит – чтобы поселенцы, стало быть, вольные не ходили тюрьму обжирать. Пятачком, много гривенником поклонишься – и проходи на здоровьишко!

– Шучу я, Антоха, знаю про порядки здешние, – вздохнул Ландсберг. – И приглашение лестное, такими не бросаются. Только вот что, друг мой парламентер, невместно мне в тюрьму идти при моем нынешнем положении. Сам знаешь, начальство меня на должность определило, должность серьезная, среди «вольняшек» день‑деньской кручусь. А как прознает начальство, что я в тюрьму визиты делаю – так и погонит из канцелярии. Не за себя так обидно будет, как за каторгу – я ведь на инженерном месте каторге много чем помочь при случае могу. Так и передай: от приглашения, мол, Барин не отказывается, а просит только назначить другое место. Передашь?

– Передам! – вскочил на ноги Кукиш. – Только, боюсь, не пондравится людям твой ответ. Мне‑то что? А ты гляди, Барин!

Кукиш, к великому облегчению Фролова, ушел, однако вскоре вернулся:

– Говорил я тебе, Барин… Теперь идтить все одно придется: сам Пазульский тебя кличет. А от евонных приглашений не отказываются…

– Конечно, конечно, идти вашему благородию требуется! – тут всполошился и квартирный хозяин, не без основания опасавшийся, что в случае отказа квартиранта и избу спалят наверняка. – Сам Пазульский зовет, надо ж!

– И когда?

– Дык прямо счас и пошли, Барин.

В тюрьме все получилось, как и ожидалось. Солдат караульной команды сидел на лавочке, за частоколом. Входящих даже не окликнул – то ли не захотел по темному времени вставать, то ли дремал.

Кукиш завел Ландсберга в темный смрадный коридор, молча ткнул рукой в сторону «апартаментов» патриарха и куда‑то исчез. Помедлив, Карл направился в указанном направлении, однако дорогу ему молча преградил здоровенный детина с плоским и болезненно‑белым широким лицом. Детина что‑то мычал, и не стоило много труда догадаться, что это и есть известный всей каторге телохранитель Пазульского, Гнат‑«немтырь».

Не зная, что и делать в таких случаях, Карл, как мог, объяснил на пальцах, что не своей волей пришел, а по вызову Пазульского. Но детина продолжал отрицательно мотать широкой бледной башкой. Спасибо, майданщик Бабай мимо проходил, выручил.

Ландсбергу было сказано: занят нынче старец, ужинать сел, после покличет. Делать было нечего, и Ландсберг направился на переговоры в третий «нумер».

«Нумер» третий разительно отличался от камеры Пазульского. Еще в коридоре под ногами у Ландсберга стала жирно чавкать грязь, а едва он миновал дверной проем, как в лицо ощутимо ударила плотная душная волна вони, испарений немытых тел.

В камере чадно горело десятка два плошек с салом, кое‑где на шконках трепетали огоньки свечек – там, по обыкновению, шла карточная игра. Выкрики игроков‑«мастаков», хриплый хохот, неумолчный шум десятков голосов смешались в дикую какофонию тюремной «музыки».

Появления Ландсберга никто особо не заметил, только какая‑то фигура скатилась с ближайших нар, ухватила его за рукав:

– Барин, уважь полтинничком! Ей‑богу, до петухов! Ты меня помнить должон – на «Нижнем» вместе сплавлялись! Дай, томно мне!

– Не при деньгах я, дядя! – буркнул Ландсберг, вглядываясь в темноту и пытаясь определить – куда идти? И надо ли идти – может, правильно ждать, пока окликнут, позовут?

Фигура продолжала ныть и клянчить, тянуть за рукав. Тут к ней и еще одна присоединилась: человек дурашливо сломался перед Ландсбергом в поклоне, громко закричал:

– Гляди, народ, кто припожаловал в нашу хату! Евойное благородие, сам Барин! Милости просим, Барин! Тока гляди, ножки не испачкай, тут у нас не контора, дерьма по колено!

Гомон в камере стал несколько потише, Ландсберг почувствовал, что на него наконец обратили внимание, начали присматриваться. Теперь рядом с ним появился еще один силуэт, приглашающе махнул рукой:

– Туда, уважаемый! Там тя народишко дожидает, Барин!

Ландсберг направился в душный сумрак и наконец очутился перед нарами, на которых в живописных позах расположились пятеро иванов – все как один в косоворотках с расшитыми воротниками, низких сапожках‑«хромачах» и заправленных в них плисовых штанах. Посреди шконки, на чистой тряпице был накрыт «стол» – бутылка «казёнки», порезанное сало, кружки темной колбасы, ломти хлеба.

– Милости просим, уважаемый! – пошевелилась крайняя фигура, неопределенно махнула рукой. – Эй, морды, табурет подайте гостю!

В окружающей шконку толпе глотов произошло движение, над смутно белеющими лицами возник и поплыл к Ландсбергу самодельный табурет. Наслышанные о кознях для новичков, Ландсберг, прежде чем сесть, крепко пошатал табурет руками – у него могли быть подпилены ножки. Сядет человек, и очутится на полу, в жидкой грязи, под радостный гогот дожидающейся развлечений толпы. Табурет оказался без сюрпризов, и гость сел, выжидающе глядя на иванов.

– Откушать с нами? – Перед Ландсбергом оказалась почти чистая чашечка, из которых в сахалинских тюрьмах предпочитали пить водку.

Отказываться не следовало, и Ландсберг взял в руку чашку, другой отломил кусочек хлеба.

– Ну, со знакомством, уважаемые! – Он опрокинул в рот скверную, отдающую керосином водку, пожевал сыроватый хлеб.

Иваны тоже выпили, под жадно‑голодными взглядами окружающих шконку лиц разобрали кружки колбасы, куски белой булки, ломти сала. Лениво закусывали, иногда не глядя швыряли в толпу недоеденные куски, разговор начинать не спешили.

– Значится, вот ты каков будешь, Барин! – начал наконец один. – Наслышан о тебе народ, слушок сюды раньше твово парохода прибёг. Нехорошо про тебя говорили, Барин, как на духу тебе скажу… Забижаешь, говорили, народишко. Калечишь, а то и вовсе до смерти убиваешь… Уставов тюремных признавать не желаешь, к авторитетным людям без почтения…

– Другие говорили, что правильный ты арестант, Барин! – сипло подхватил соседний переговорщик. – Баили, что ты хоть и из ихних благородий, а не чистоплюй. В тюрьму по крови пришел, по сурьезной статье. К начальству не примазываешься, ихнюю руку не держишь, товарищей не выдаешь.

– Дырку в горе здеся на Жонкьере доделывали – не забижал арестантов, калечиться не посылал, в опасные места сам первым шел. Выпей‑ка ишшо с нами, Барин!