Легионер. Книга третья
– Лидия Афанасьевна, я еще из Петербурга телеграфировал вам о том, что Настя с детьми остается там. И что я возвращаюсь сюда, собственно, ненадолго. Необходимо завершить здесь кое‑какие дела и дождаться распоряжения относительно моего нового места назначения и места службы. Надеюсь, что это будет Санкт‑Петербург.
– Да, но почему я не могу поехать к родной сестре в Петербург вместе с вами? Почему вы категорически возражали против того, чтобы я поехала на воды с Анастасией?
– Потому что это решительно невозможно! Своего дома в столице у меня нет, как вы знаете, а в доме моего отца вам жить несколько… э… неудобно. В конце концов, у вас есть собственное имение, куда я давно предлагал вам отправиться!
– Серж, вы не любите меня и не даете себе даже труда скрывать свою неприязнь. Вы же прекрасно знаете, что имение запущено, собственных средств у меня после смерти мужа нет. Неужели вы намерены отказать в уголке родной сестре вашей супруги – пусть даже это не ваш дом, а дом вашего отца? А как же мои племянники, которым так необходимы и мой присмотр, и жизненные наставления?
Шаховской фыркнул. «Жизненные наставления»! Не понимает дура, что ни она сама, ни ее нудные наставления ни сестре, ни ребятишкам не нужны! Нет, необходимо раз и навсегда покончить с этим! Разговор, конечно, достаточно неприятен, да и закончится, можно смело держать пари – слезами и обвинениями в черной неблагодарности. Но что прикажете делать, ежели ни намеков, ни деликатностей это старое чучело не понимает?!
– Лидия Афанасьевна, присядьте, прошу вас! И давайте начистоту, как это принято между родственниками! Смею напомнить, что вы приехали к нам погостить после смерти своего супруга четыре года назад. Да, Настя не могла отказать вам в приюте после этого несчастья. Но ваше гостевание, прошу прощения за прямоту, слишком затянулось! Да и бог бы с вами, живите уж, коли приехали! Но ваш характер, Лидия Афанасьевна! Вы измучили и моих детей, и меня, и родную сестру! Вы перессорились решительно со всеми дамами в нашем скромном обществе! Мне перестали делать визиты – потому что жены моих сослуживцев и подчиненных отказываются бывать там, где их оскорбляют. Вы намереваетесь последовать за нашей семьей в Петербург, в дом моих родителей – нимало не смущаясь тем, что уже побывали там и оставили о себе самую недобрую память!
Свояченица громко зарыдала. Князь поморщился: началось!
– Сударыня, прекратите! Позвольте напомнить вам еще кое‑что! Не далее как два года назад, уступая просьбам своей супруги, я выкупил часть закладных на ваше имение, погасил самые крупные просроченные векселя вашего покойного мужа и даже дал вам некоторую сумму с тем, чтобы вы привели усадьбу в порядок. Чем не добронравное занятие для одинокой женщины, которая направо и налево учит всех тому, чему сама решительно не желает следовать? И что же потом?
Шаховской, увлекшись обличениями, уткнул в свояченицу указующий перст:
– Вы со скандалом уехали, но уже через пару месяцев снова вернулись на Сахалин! Вы возвратились сюда, наделав в «альма матер» новых долгов. Позже мне шепнули, что вы вторично заложили имение, продав перед этим последнюю рощицу. И сюда вы вернулись, пардон за бестактность, без копейки денег! А нынче? Вспомните, сударыня: уезжая нынче в отпуск с семейством, я договорился с вами, что вы поедете в свое имение тотчас после нашего отъезда и попытаетесь все же привести его в порядок. Ежели помните, – ядовито напомнил князь, – я снова ссудил вам шесть тысяч рублей ассигнациями и обещал финансовую помощь и в дальнейшем!
– Серж, вы мелочны и жестокосердны!
– Сударыня, довольно! Позволить вам поехать в Петербург, к моей супруге и детям – значит не желать им добра. Позволить вам поселиться в доме у моих родителей я тоже не могу! Извольте: я немедленно подпишу еще один банковский чек – но при условии, что вы уедете отсюда нынче же, на «Нижнем Новгороде». Тверской банк будет ежемесячно выплачивать вам назначенный мною пенсион – но только при непременном условии вашего проживания в своем поместье! Выплаты прекратятся, как только вы покинете поместье! И – все! Все, сударыня! Довольно! Перестаньте плакать и займитесь своим багажом! А мне, простите, недосуг! Тут и без вас голова кругом идет!
Не слушая дальнейших возражений и слезливых жалоб, князь выскочил из кабинета и с треском захлопнул за собой двери. Вызванные им еще с парохода трое чиновников окружного управления терпеливо дожидались начальства в прихожей.
– Едем, господа! В этом доме даже спокойно поговорить нет никакой возможности! – на ходу бросил им князь, сбежал с крыльца и ткнул в спину кучера. – Сначала в контору, потом к Жонкьеру, дурак!
Глава первая. Первое испытание Ландсберга
Доставленный с «Нижнего Новгорода» к недостроенному тоннелю, прямо с «корабля на бал», Ландсберг ругательски ругал себя за неуклюжую попытку познакомиться и наладить отношения с местными арестантами. Встретили его настороженно, отвечали на простые вопросы со злой издевкой. Их можно было понять: такой же арестант, как и они, только каким‑то образом сразу «фарт за хвост ухватил» и у начальства в милости оказался.
Раздосадованный своим промахом, Карл тогда поспешил отойти от костра, и невольно вздрогнул, когда кто‑то вполне дружелюбно окликнул его:
– А ты, ваша милость, на них не обижайся! – вдруг шепнул кто‑то рядом, почти в ухо. – Каторга людёв злыми делает до невозможности…
Ландсберг обернулся: за его спиной с доской на плече стоял невысокий арестант с приятной улыбкой на молодом, но уже потасканном, оплывшем лице. Даже в неверном свете факелов были хорошо видны пронзительно‑голубые глаза под свалявшейся паклей соломенным волос. Ландсберг слегка нахмурился: лицо этого человека показалось ему знакомым – хотя где он его мог видеть, пробыв на Сахалине всего лишь день? Может быть, эти голубые глаза и соломенные волосы напоминают ему другого старого знакомца, Васю‑Василька из Литовского тюремного замка, где Карл сидел до суда?
– Какое же я тебе «благородие»? – осторожно возразил он, в любую минуту ожидая подвоха. – Такой же арестант, как и ты! Только, извиняй уж, с инженерным образованием…
– Такой, да не совсем! – покачал головой арестант.
Голос у него оказался не таким приятным, как внешность – хриплым и сорванным. Да и улыбка подкачала – зубов во рту, как разглядел Ландсберг, осталось совсем мало, да и те порченные.
– Лицо твое, друг мой, мне почему‑то кажется знакомым…
Новый знакомец моргнул и так быстро отвел глаза, что Ландсберг не мог не насторожиться.
– Да тут, ваш‑бродь, новому человечку все каторжники на одну морду. Известное дело!
Ландсберг продолжал сосредоточенно хмуриться и вспоминать. Псковская «пересылка»? Причал Одесского порта, где было собрано несколько железнодорожных эшелонов арестантов из многих российских тюрем и «централов»? Нет, никак невозможно: тогда этот голубоглазый должен был попасть в один «сплав» с Ландсбергом. А он тут явный старожил…
– Барин, может, тебе прислужник требывается? – не отставал голубоглазый. – Принести чего, подсобить? Я гляжу – ты большим человеком на каторге станешь. Вишь, как начальство вокруг вьется! Сам князь уважение выказывает…
