Легионер. Книга третья
– Ладно тебе тарахтеть‑то! – Пазульский отвернулся, сплюнул прилипшую к десне крошку. – Ступай, не трясись тут, Архип, не серчаю нынче я на тебя! Поживи покуда, горемычный…
Тот, кланяясь, рванулся к выходу, на ходу мелко крестя пупок: пронесло вроде. Ан нет: окликает патриарх:
– Слышь, Ахипушка, уважь старика…
– Слушаю, почтеннейший! – мигом остановился Архип, замер в ожидании приказаний.
А Пазульский не спешил, «вхолостую» жевал мелко беззубыми деснами, размышлял о чем‑то, заботливо собирал с подола длинной рубахи хлебные крошки. Наконец, удумал:
– Пришли‑ка мне, Архип, попроворней кого… Хоть бы и Кукиша… Поищи, будь добр!
– Сей момент, с‑под земли Кукиша предоставлю, почтеннейший! – с тем Архип и был таков.
Но «сей момент» не получилось: Кукиша в нумерах не оказалось. Проклиная все и вся, Архип искал проклятого Кукиша везде, пока случайно не столкнулся с ним в карантинном помещении другого тюремного здания.
* * *
В канун прибытия «Нижнего Новгорода» в Дуэ карантин для новоприбывших арестантов являл собой человеческий муравейник. Там царило суетливое оживление. Смотрители тюрем, обычно не озабоченные санитарным состоянием камер и самих тюрем, к прибытию каждого парохода с новым сплавом карантин, по неписанной традиции, приводили в «божеское» состояние. Плотники из числа арестантов посылались наскоро заменить самые гнилые доски и стойки нар, уборщики отскребали с полов часть вековой грязи и непременно натаскивали в карантинное отделение уйму еловых лап, разбрасывая их для «хорошего духа» под нары и на них.
Известие о прибытии парохода с новичками вносило радостное оживление и в нумера Дуйской и Александровской каторжных тюрем. Почти все каторжане, за исключением разве что самых забитых «поднарников», предвкушали скорую разживу за счет новоприбывших. А наиболее отчаянные глоты, стремясь поспеть к разживе первыми, не упускали случая заранее спрятаться в карантине под нарами – чтобы успеть прежде прочих «остричь шерсть» с новичков.
Уловка была старой, всем знакомой, и поэтому надсмотрщик Ерофей Павлович Симеонов, доложив начальству о готовности карантина к заселению новоприбывшими, решил все же самолично обойти все помещения и потыкать длинной палкой с нарочно вбитым гвоздем во все подозрительные груды лапника – больше в камерах карантина спрятаться было просто негде.
Сопровождающий Симеонова староста отделения суетливо бежал впереди, с негодованием отбрасывал ногой с пути начальства мусор и кусочки лапника, поминутно оглядывался и всем своим видом показывал готовность услужить.
– Так что, ваш‑бродь, наши‑то оглоеды все вроде на месте. Да и я туточки в оба глаза глядел, когда лапник‑то заносили. Самолично! Не должно тут непорядку быть, ваш‑бродь!
– «Не должно, не должно»! – передразнил старосту Симеонов. – А найду кого в карантине?
Кряхтя, надзиратель согнул спину и ткнул палкою в кучу елового лапника под нарами, откуда тут же послышался сдавленный вопль.
– Самолично, говоришь?! – надзиратель грозно и с торжеством поглядел на старосту. – А тут кто? Эй, морда! А ну‑ка, вылазь на свет божий! Вылазь, говорю, пока не стрельнул!
Лапник под нарами зашевелился, и к ногам надзирателя выполз полуголый человек, едва прикрытый какой‑то рваниной. Опасливо поглядывая на подбоченившееся начальство, человек судорожно поправил сползающие с тела тряпки и скорчил жалостливую гримасу:
– Так что заснул я под нарами, ваш‑бродь! С устатку и по нечаянности…
– Кто таков?
– Так это ж Кукиш, ваш‑бродь! Ён не в своем уме маненько, дело известное! – поспешил с ответом староста. И, оборотившись к арестанту, грозно добавил: – Я т‑тебе, сволочь, покажу кузькину мать! Прятаться удумал, паскуда!
Симеонов, открыв было рот для гневной тирады, обреченно махнул рукой и отвернулся. Кукиш и есть Кукиш, чего с него взять?
– Гони его в шею отседа! – распорядился он и пошел тыкать палкой дальше. – Впрочем, погоди‑ка! Закончу здесь осмотр, сведу негодяя в канцелярию. Три десятка «лозанов» по филейным частям в самый раз твоему Кукишу будут… За мной иди, сволочь!
Брел Антоха Кукиш за надзирателем понурый, в ожидании «лозанов» руки невольно тянулись к битой‑перебитой спине.
Однако нынче повезло Антохе. Подталкиваемый старостой, он безропотно, лишь тихо поскуливая, шоркал босыми, в струпьях и грязи ногами впереди надзирателя получать розги. Но в тюремном дворе, уже перед самой надзирательской, дорогу Симеонову дерзко заступил Бабай. Майданщик, за спиной которого топтался посланец Пазульского Архип, сдернув, не слишком торопясь, шапку, поклонился надзирателю:
– Нашальник, Кукиша Пазульский к себе требует! Ищу, ищу его – а он вот где, сволош!
– Вот высекут сейчас твоего Кукиша, и пусть идет куда хочет, на здоровьице! – буркнул, не останавливаясь Симеонов.
– Твой воля, нашальник. Только Пазульский шибко быстро его звал. А если этот сволош после «кобылы» встать не сможет? Пазульский шибко сердитый тогда будет, нашальник…
Симеонов остановился, поскреб щеку. Вызывать недовольство патриарха каторги не хотелось. Черт с ним, с Кукишем, таких секи не секи – толку не будет, себе дороже выйти может. Он махнул рукой:
– Ладно, забирай своего Кукиша, Бабай!
Пазульский на оставленного пред очи патриарха Кукиша едва глянул, скривился и велел:
– Оденься поприличнее, мил‑человек, и на причал ступай. Попасть тебе надобно в ватагу грузчиков. Пароход с Расеи пришел, а там есть человечек один. Барином кличут. Попадешь на пароход, присмотрись к нему, потом обскажешь, что и как. Ступай…
– А ну как не возьмут меня в ватагу? – робко поинтересовался Кукиш.
Пазульский на него только глянул еще раз и отвернулся, показывая, что разговор закончен. Пятясь, Антоха выбрался из «нумера» патриарха, пошел искать майданщика – больше взять приличную одежку в тюрьме было негде.
Бабай, прослышавший про поручение патриарха, безропотно выдал Антохе целые порты, почти чистую рубаху и арестантский халат с «бубновым тузом» на спине, без которого арестантам в поселке появляться было строжайше запрещено. Только предупредил:
– Пропьешь барахло – в земля по уши забью! Наказ Пазульского исполнишь – и ко мне бегом, сволош! Весь барахло вернешь!
Поручению Антоха обрадовался: на корабле, если держать ушки на макушке, легко можно поживиться. Мелкого и крупного добра там – пруд пруди! И в ватагу каторжников, поставленных на разгрузку, он легко попал, – только и понадобилось, что упомянуть старшине про приказ Пазульского.
