Лелег

Увиденное не походило ни на что обыденное. Какая‑то баталия, отчётливые вспышки выстрелов, однако ружья, если это были, конечно, ружья, карабины там либо мушкеты, стреляли не одноразово, а словно сыпали трескучим горохом. Много‑много вспышек, без перезарядки. Одинаково серые, ему даже показалось, что серо‑зелёные светящиеся воины, хоронясь от пуль, поочерёдно высовывались из укрытия, строчили «горохом» по вражьим позициям, не давая противнику высунуться. Толково действуют, подумал Альгис. Но чем это они стреляют? Кидают что‑то. Ого, как бомбы разрываются.

Потом все, кроме одного, куда‑то запропастились. Тот, что остался, отстреляв из‑за угла порцию «гороха», сгруппировался, весь вжался, словно рысь перед прыжком, и вдруг повернул к Альгису лицо, улыбнулся. Ротмистр обомлел. Это был он сам, только лет на десять моложе и одет как‑то чудно, очень просто, ни доспехов, ни кольчуги. Ружьишко какое‑то куцее, с рожками, за которые держался. Сквозь грохот боя ничего не было слышно, так ему казалось, поэтому они изъяснялись жестами. Двойник показал рукой направление и дал понять, что нужно туда кинуться рывком, иначе обоим хана.

Альгис кивнул, что понял, и в тот момент, когда протуберанец прекратил светиться, а светился он две‑три секунды, не больше, метнулся прямо на позицию казаков с гиканьем и рычанием, замысловато размахивая саблей, уложил сразу нескольких человек, одарив каждого по темени ударом плашмя. Остальные выказали недюжинную слабину и дали добросовестного стрекоча, чем удивили Альгиса. Не те казачки‑то.

Когда вся, без потерь, разведгруппа вернулась, когда последовал объективный доклад о результатах вылазки, когда основная ударная часть войска начала выдвижение к острову, Альгис ощутил, что отношение к нему изменилось, чуть ли не восторг читался в глазах янычар. По крайней мере, сомнений не оставалось, что стал своим. Не убив ни одного казака, но о том знал только он.

Турецкое войско прорвалось на остров. Вишневецкого с гарнизоном там уже не было. Татары Гирея, участвовавшие в акции, добросовестно сожгли все укрепления, уничтожили городок, успевший в историческом континууме стать прообразом Запорожской Сечи, откуда впоследствии вершили свои геройские походы незабвенные Богдан Хмельницкий, Иван Сирко, Тарас Трясило, Сулима. Альгис получил первое офицерское звание. В него поверили на самом высочайшем уровне. Необыкновенные способности молодого янычара не остались незамеченными. Военная разведка османской армии зачислила боярина в свой таинственный штат.

Никто, конечно, не обратил, да и не мог обратить внимание, что у новоиспечённого башибузука появилась некая странность: он стал часто уединяться, куда‑нибудь подальше от посторонних глаз, и подолгу смотреть в небеса, словно надеялся там разглядеть нечто. Альгис никого к своим тайным чувствам не допускал и профессионально их умел скрывать. Небо над Стамбулом в те дни редко просветлялось до синевы. Мрачные лохмотья устилали ближние и дальние своды. И только ночами, во мгле древес, посланцем от милой сердцу Родины, согревал звучными напевами душу волшебник соловей.

 

В четырнадцатом веке великий князь литовский Витавт заложил для охраны южных пределов государства крепость Калаур, которая уже в начале пятнадцатого столетия значилась в списке городов и замков, входивших в состав княжества. И такой получился удачный в стратегическом отношении вернисаж, что вскорости к нему со всех сторон потянулись загребущие конечности всевозможных умников, исторических личностей, аферистов и просто лоботрясов.

Поскольку некоторые из вышеуказанных обладали существенным потенциалом сил и средств, агрессивных в том числе, Витавт решил дипломатически избавиться от недостаточно продуманного счастья и пожаловал Калаур некоему Андрею Сидимунту, в землевладения Брацлавского замка. К тому времени крепость имела форштадт, то есть присёлок, название которому дали Рашков. Дважды ещё менялись хозяева. В конце концов, после объединения Польши и Литвы, Рашковское поселение вошло в Брацлавское воеводство Малопольской провинции Короны Польской, так называемой Малой Польши. К концу столетия оно так разрослось, что Калаур сам уже стал предместьем.

В это самое время Малопольские приднестровские поместья рьяно скупаются гетманом Яном Замойским, в их числе и Рашков с крепостью. Этот период, пожалуй, в истории города самый благодатный. Понаехало всякой масти дельцов, торговцев, предпринимателей. Стремительно увеличивалось население. Рашков становится центром ремёсел, культуры, религий. Были построены храмы православный, католический, синагога. Причём стояли почти впритык, без каких‑либо притязаний и амбиций.

Облюбовали Рашков и казаки, негласные хозяева Малой Польши, или, как они сами называли, Дикого Поля. Обжились, обзавелись хозяйством, семьями, понастроили домов. Некоторые занялись торговлей. Однако основной казачий промысел, разбой, по‑прежнему процветал. Рашков превратился в своеобразную перевалочную базу для продвижения и реализации награбленного. Казаки, таким образом, очень серьёзно относились к Рашкову и его крепости. Как бы в современном развязном понимании прозвучало – надёжно крышевали.

Русская разведка, естественно, обустроила в городе штаб‑квартиру. Впрочем, как и турецкая, и польская, и литовская. Да каких только там ни шастало тайных импресарио. Альгис в Рашкове имел обширные связи, в том числе и сомнительные. Охотно водился со всякого рода отребьем, нищими, бездомными, бандитами. Великолепные информаторы по большому счёту. Порою сам переодевался в бродягу, слонялся по пыльным улочкам и площадям, просил на пропитание, выполнял за мизерное вознаграждение подсобные работы торговцам‑иудеям. Иногда даже участвовал в грабежах. Что поделаешь, оперативная необходимость. Добываемая информация не имела цены. Часто встречал гетмана Замойского в городе. Случалось, гетман что‑нибудь ненароком ронял или выбрасывал, как мусор. Тут же прихрамывал сгорбленный старикашка‑оборвыш, или юродивый. Поднимал и незаметно передавал Альгису.

Непростой человек был Ян Замойский, знатный гетман Речи Посполитой. Высокообразованный, великолепный организатор, политически активный, и католик, и протестант, и христианин, и не исключено, что тайно посещал синагогу. Одних только жён четырёх поменял. И всё с политической выгодой. Самому Сигизмунду Вазе помог на престол вскарабкаться, став у него ближайшим поверенным. И всё‑то у гетмана выходило как надо. Научный склад ума позволял распутывать клубки любой шерсти, нити которой тянулись почти по всему континенту. Тот самый князь, что подробно наставлял боярина Рыдву перед засылкой к туркам.

Альгис долго скакал за черногузами, пока не стали попадаться холмы, возвышенности, наконец блеснул дорожкой луны в излучине Днестр. Было за полночь. Птицы уже не различались в небе. Но он чувствовал, что продолжают лететь. Двинулся вдоль берега, который порой становился скалистым, приходилось объезжать и заросли густых кустарников. Иногда до слуха доносилось неясное, но всё ещё распознаваемое щёлканье клювов. Когда стало светать, наткнулся на запутавшегося в кизильнике подраненного аиста, рядом с которым взволнованно суетилась преданная аистиха. Заметив человека, птицы возобновили щёлканье. Альгис остановил коня, спрыгнул. Самочка расправила крылья, красавица, в строгом белом платье с чёрной окантовкой по краям крыльев и оперенья хвоста, грозно зашипела и вдруг произвела атаку на непрошеного гостя. Чуть ли не до слёз это растрогало боярина. Он протянул к ней ладонь и сам зацокал языком. Точь‑в‑точь как аист. Присел, согнулся, осторожно начал приближаться.

Аистиха застыла в недоумении. И… сложила крылья. Альгис, осмелев, подкрался совсем близко, выждал некоторое время и погладил по спине, потом шею. После чего они вместе направились к безуспешно пытавшемуся высвободиться из цепких колючек несчастному её супругу.