Лелег
Пётр Кононович, заподозрив неладное в сём вопросе, провёл расследование, выяснил, что Ходкевич не получал такой просьбы. Не менее возмущённый Сагайдачный понял, что часть косных атаманов во главе с лукавым ретроградом Яковом Бородавкой ищут повод выйти из войны. Это навсегда перечеркнуло бы все заключённые в Варшаве договоренности. Была срочно созвана казачья Рада, на которой гетману доказательно предъявили обвинения в сговоре с турецким султаном, что было более чем серьёзно. Предательство на Сечи не прощалось, каралось жестоко. Яков Бородавка был казнён, на его место, естественно, избрали Сагайдачного. В результате ожесточённого сопротивления казачьих полков султан Осман вынужден был начать мирные переговоры. Христианская Европа была спасена от турецкого вторжения.
Обещания, данные Сагайдачному, блудливый на словеса король, разумеется, не выполнил. Более того, поляки обещали туркам разоружить ненавистных своих спасителей. Узнав об этом, умудрённые жизненным опытом запорожцы организованно ушли к себе на Сечь. После Хотинской битвы казаки прочно закрепились на подконтрольных им территориях и силой оружия отстаивали положения договора, заключенного Сагайдачным в Варшаве. Отстаивали свою героическую республику, не признанную де‑юре, но крепко утвердившуюся де‑факто. Как триста лет спустя будут защищаться от националистической экспансии при молчаливом потворстве политических импотентов Европы мятежные гордые приднестровцы.
Возвращаясь после оперативного совещания в ставке, Пётр Кононович Сагайдачный, как мы уже знаем, попал в татарскую засаду и был ранен отравленной стрелой. Его увозили в Киев под присмотром королевских лекарей. Гетман понимал, что скоро умрёт. Он завещал всё свое имущество Львовскому и Киевскому братствам, а также храмам и монастырям. Значительные средства им были также пожертвованы на сиротские приюты и госпитали. Умер Сагайдачный десятого апреля тысяча шестьсот двадцать второго года и был похоронен в Богоявленском соборе Киево‑Братского монастыря. Фактически гетман Пётр Сагайдачный подготовил почву для оформления независимости православного населения Речи Посполитой от власти иноверного государства. Завершить дело его жизни суждено было великому гетману Богдану Хмельницкому.
Гусарийские хоругви, лёгкие на подъём и манёвр, в то же время тяжело вооружённые, с успехом выполняли задачи как тактического, так и стратегического значения. Собственно, им было по силе выполнение любой миссии. В рамках здравого смысла, естественно. Бывали случаи, когда хоругвями жертвовали бездарно, чуть ли не в угоду инфантильному любопытству какого‑нибудь власть предержащего человекообразного. Альгис такие попытки пресекал на корню.
Однажды вельми знатный, сказочно богатый литовский князь обратился к Сигизмунду с просьбой потешить его самого и приехавшую с ним на юбилей одного высокопоставленного шляхетного олигарха родню внеплановой вылазкой знаменитой хоругви боярина Сабаляускаса. Причём категорически настаивал, чтобы с искрами от скрещиваемых клинков, ручьями крови, обозами раненых, вереницами захваченных в плен. Не мудрствуя лукаво, Альгис организовал силами своих тайных агентов образцово‑показательный несчастный случай. Князь‑литовец и его кровожадное семейство неожиданно сгорели вместе с дворцом, который по приказу короля был им гостеприимно предоставлен на длительное проживание и который охранялся ловкими, как черти, крымчаками. Пришлось этих татарских выкормков представить предателями, каковыми они на самом деле и были, просто на тот момент не хватало доказательств, в короткой схватке перебить и «к несчастью» констатировать, что княжеская чета пала жертвой подлого заговора.
Король был удручён, долго приходил в себя, упивался трауром, в душе благодаря всевышнего за избавление от вынужденного роскошного жертвоприношения ради политической прелиминарии. Хоругвь была на особом счету, Сигизмунд имел к ней расположение, всячески поощрял и все пожелания Альгиса по её формированию, вооружению, экипировке удовлетворял не без помощи того же олигарха. С какой стати было подвергать опасности? Ведь по боевым качествам запорожские казаки даже не янычары. Исчадия ада! Могли серьёзно потрепать. Такая хоругвь была в своём роде единственной и обходилась казне не в один злотый.
Дело в том, что взбалмошный князь по пути в Варшаву напоролся на весьма крупный отряд, скорее всего, запорожцев. Казаки после очередного набега на шляхетное какое‑то поместье на обратном пути его обоз обобрали до нитки, наряду с ценностями изъяв очень важные правительственные бумаги. Самому князю, чтоб не болтал лишнего, навешали звонких оплеух. Жену и дочерей слегка потискали, насильничать, к их явному разочарованию, не стали. Князь, естественно, про бумаги умолчал, однако с чувством ярости не совладал.
От Альгиса требовалось настичь, покарать, на ремни порезать и свиньям скормить. Откозыряв ясновельможному, он вывел хоругвь тем же вечером в преследование. Но, отъехав с три десятка вёрст, устроил бивуак среди уединённого поля рядом с тихо журчащим ручьём и таинственной дубравой, в которой изнемогали от скуки симпатичные задумчивые дриады[1]. В самой чаще когда‑то его людьми было оборудовано несколько тщательно замаскированных землянок с припасами не портящегося съестного, там же томилось вино в дубовых бочках, для которых на приличной глубине были вырыты добротные холодные погреба. Вино сохранялось годами, не прокисая, с полным набором витаминов и микроэлементов. Целебный нектар.
Воины как следует расслабились, хорошо выспались и утром вернулись в казармы. Сигизмунду было доложено, что даже следов копыт или каких‑либо иных признаков вражеского присутствия обнаружить не удалось. Скорее всего, князь хитрил или вообще имел злой умысел. Король принял версию целиком, подумав, что и вправду могло быть предательство, поскольку ожидаемых из Вильно бумаг он от подозрительного гостя так и не получил.
Шляхетный олигарх, к слову сказать, маслица‑то в огонь подлил: он, придав приглушенному своему тембру подозрительности, поведал Величеству, что давно присматривается к сему беспардонно богатому вельможе. Имеются обоснованные подозрения в нечистоплотных его вожделениях относительно коронной казны, а также сомнительных связях с турецкими и шведскими промышленниками‑прохиндеями. Вполне возможно, тайное сотрудничество и с иноземными шпионскими организациями, в частности с разведкой крымского хана Гирея и при его посредничестве даже с коварной Портой. Какие цели преследовал, остаётся только гадать. Но, как известно, шельму бог метит, Ваше Величество!
Присутствовавший при беседе канцлер Янош Замойский, сурово сдвинув брови, утвердительно покачивал головой, в душе ликуя и воздавая хвалы своему талантливому ученику, любимчику Рыдве, к коему успел привязаться, словно к сыну родному. Кстати, они втроём, с олигархом, иногда съезжались в той таинственной дубраве «и потужить, и позлословить, и посмеяться кой о чём» в условиях прохладительного блаженства строго засекреченного винного погребка.
[1] Дриады – лесные нимфы.
