Лелег

– А‑а‑а. Вижу, объяснить надо. Жизнь вообще ничем хорошим не заканчивается. Самое гадкое, когда люди начинают друг на друга недобрым глазом смотреть, недостатки выискивать либо, наоборот, преимущества, порождать завистливость, потом и вовсе вражду. Особенно страшна рознь по племенной принадлежности, – Сагайдачный слегка прищурился, взгляд стал жёстким, он заговорил так, чтобы каждое слово проникло в душевные глубины, чтобы замутило там перламутровую крошку, от которой жемчужины возродятся, сперва мелкие, потом крупнее, потом вообще бесценные. – Запомни сам, детям передай. Люди равны по природе своей. Все под Богом ходим, Бога в себе носим. Постарайся организовать народ, чтобы всех поровну. Как у казаков. Кто делает добро другому, тот делает добро себе. Так моя мама говорила.

Гетман опять вздохнул, немного скривился из‑за боли, пронзившей спину, но внезапно возникшее чувство невозвратимости ушедшего было намного мучительнее физического страдания. Пётр Кононович вдруг отчётливо осознал, что небеса больше не доверят ему исторические бразды, что наступают времена иного толка. Разочарование, как и счастье, это вечность в жизни человека, и никуда от этого не деться. Они любят тишину. И он продолжил очень тихо, почти шёпотом, но Альгису каждое слово вдруг стало казаться громоподобным, ибо в каждом слоге, каждой букве звучала истина справедливости, на которой и зиждутся устойчивые миры.

– Самые многочисленные на душу населения, конечно, будут молдаване, украинцы, русские. По моему опыту, их в любой славянской общности, будь то город, село, Запорожская Сечь, всех ровно по одной трети. Обязательно примешаются литовцы, конечно же, поляки, разумеется, не шляхетная спесь, а простые братья наши. Поверь на слово, польский народ такой же великий, как и русский, равно как и украинцы. Мы праведные славяне. И когда‑то все объединимся в единую родню. К сожалению, на сегодня никакого порядка в курятнике.

Сагайдачный задумался, улыбаясь чему‑то своему. Альгис почтительно молчал, поскольку в силу природных способностей сумел проникнуть в мысли своего мудрого наставника. Сферы, откуда сии мысли снисходили, сияли неземным светом, понимание значения которого доступно лишь на пороге вечности, через который пан гетман одной ногой уже переступил. Мешать этому ни в коем случае было нельзя. Вечность панибратства не терпит.

– Будут у тебя болгары и евреи, и армяне, даже турки. Всех люби! Но остяк – русские, молдаване и мои хохлы. Сия троица богоугодна. Всегда, конечно, найдутся служки сатаны, станут подначивать, стравливать. На то тебя и посылаем, боярин. Обо всём ведать обязан, кто чем дышит, чем недоволен, скрытого врага бди, найдёшь – изничтожай нещадно.

– Теперь всё уяснил. Мудр ты, пан гетман.

– Да, запомни, с сего дня под волею токмо Посольского Приказа ходить будешь, – гетман неожиданно оживился, голос вновь приобрёл стальные обертона, он заговорил живо, даже как бы спешно, будто боясь не успеть досказать важного. – Никаких воевод Новгородских, Смоленских! Твоё направление – Балканы, Турция, Крым. С шляхетной сворой Жигимонта, слава Иисусу Христу, основные стратегии мы разрешили. Ну да там есть кому работать.

– Посольский? Знаю их, свора та ещё. Есть, конечно, порядочные люди, но в нашем деле не очень охочи.

– Не кажи гоп. Это пока Посольский. Давно уже разрабатывается план создания Особого Приказа Тайных Дел. Так‑то вот. Царь Михаил Фёдорович в этом серьёзном вопросе пока не суетится. Люди нужны соответствующие. Планы, скажу тебе, грандиозные. Тебе могу поведать, но ты никому!

– Вы же знаете, могила.

– Знаю, потому и не беспокоюсь. В Приказе будут как минимум отдел контрразведки, тайная полиция, цензурный комитет, караульная система. Есть такие задумки – собирать и систематизировать метеорологические наблюдения. Чтобы серьёзно, научно.

– Впечатляет, пан гетман. Только кто ж потерпит сию громаду при царском дворе? Бояре ядом изольются.

– Конечно. Но кто их спрашивать будет? Никто из бояр шагу не ступит, чтоб не стало государю ведомо. Приказ будет заниматься координацией работы других приказов и проверкой всей их деятельности. И не в Кремле их будут содержать, а в отдельности. На Лубянке. Обособленная вотчина, засекреченная так, что сам Нечистый ноги переломает и мозги вывихнет, коль сунется. Только так.

– Ведь уже там есть. Целая тайная канцелярия, негласно, правда.

– Верно мыслишь. Какие подвалы великолепные, и арестантов содержать, и пытки осуществлять. Секретных служек надо будет не просто набирать, пропускать через самое мелкое сито, а доносчиками заполонить всю Россию, потом и Европу. Каждый будет обязан негласно работать на Тайный Приказ. Чиновники, торговцы, лавочники, кабачники, артисты. Кому и жалованье назначим. А там, даст бог, за моря‑океаны тропы проложим.

– Да я сам думал на эту тему не раз. Коли всё так станется, сильны мы будем. Кабы всё знать. У каждого своя правда, ясновельможный. Каждый зрит по‑своему. Но истина одна. Теперь понимаю, о чём хотел сказать ты. Надо сделать так, чтобы все их правды на нашу работали. И сие будет истина.

– Уж постарайся, верный сын мой. Однако твоя задача – форпост на Днестре. За него драться придётся не единожды. С тем и благословляю, боярин Рындин Олег Романович. Моя воля, княжеский титул тебе положил бы. Но это дело времени. Оно всё ещё смутное у нас.

– Храни тебя Господь, ясновельможный мой пан гетман, – боярин Олег, не выходя из роли, как истинный польский шляхтич, как ротмистр блистательной гусарийской хоругви, припал на колено и, приложив ладонь к сердцу, преклонил голову, словно испрашивая благословенья.

– И тебя храни Иисусе. Мы ещё обсудим, что да как, – откинулся на подушку, тяжело вздохнул гетман. Чело покрылось бисеринками пота. С минуту молчал, прикрыв глаза, потом повернул голову, внимательно взглянул в глаза, словно пытаясь в них найти какие‑то искорки недосказанности. Альгис глядел спокойно, ничуть не смущаясь той пронзительности, которая зиждилась во взгляде сего великого человека, наоборот, ему это доставило глубокое душевное удовлетворение, будто гетман в данную минуту благословил своим чистым сердцем, что на самом деле так и было. – Теперь ступай. Почивать буду, притомился. Спасибо за лекаря. Держи таких при себе. Настоящих лекарей, как зеницу ока, беречь надобно. Святые они грешники.

Когда Олег был уже в дверях, Сагайдачный успел вслед ему назидание высказать, последнее:

– Подумай, боярин, об ещё одной стороне истины. Добро порождает добро, а жестокость – соответственно жестокость. Иезуитская тактика, что все средства в достижении цели хороши, от лукавого. Никогда цель не станет благородной, коли пути к ней залиты невинной кровью, страданием и ужасом. Изживай из практики нечеловеческие пытки, варварские казни, уподобление инквизиторству. Верю, настанут времена, когда смертной казни вообще не будет. Ибо человек, причём каждый, самый плюгавенький, даже преступники, мучители, лжецы и прочая неказистость являются переносчиками великой силы разума, который не что иное, как есть божественная воля. Потом, понятия добра и зла так часто меняются полюсами. Никакой суд не может предвидеть либо изменить сей процесс. Так разве вправе мы решать вопросы, которые в ведении Господа?

– Наверно, ты прав, отец.