Лелег
В городе Яссы в соборе Святого Николая короновался на княжество Александр Ильяш. Боярин Сабаляускас был направлен в молдавскую столицу лично Сигизмундом. Не столько оказать почёт и партнёрское уважение вновь явившемуся господарю, сколь для сбора подробной информации, ибо лучше Альгиса вряд ли кто сумел бы. Ротмистр обрядился во все регалии, отобрал самых представительных из своей хоругви, красавцев, также их обрядил в золото и серебро, отчего отряд светился под сентябрьским солнцем. Сбежался весь город поглазеть именно на них. Боевые крылья с ярко раскрашенными перьями громко трепыхались на ветру. Так, наверное, шумят крылья орла, когда он атакует жертву. Горожане не скрывали восторга, подспудно переходящего в оторопь от возникавшего где‑то под ложечкой ощущения страха.
Молодые девицы проглядели все глаза, сверкавшие подобно чистым бриллиантам. Альгис её почувствовал ещё издали. Личика под вуалью было не разглядеть, однако над ней висело облачко лёгкого свечения. Это видел только он. Воздух как бы струился, испускал к небу лучики. Встрепенулось в груди мужественное сердце, тело невольно напряглось, приосанилось. Ахалтекинец вдруг забеспокоился, стал отстукивать подковами, будто краковяк плясать собрался.
Их ждали. Когда подскакали к собору, заиграла музыка, задорная молдавская мелодия, похожая на свадебную. Парни, девицы в красивых национальных нарядах, взявшись за руки, закружили волшебную хору, сопровождавшуюся песенными приветствиями. Претендент на престол со свитой вышел навстречу, широко улыбаясь. Альгис легко соскочил на землю, почтительно склонился. Начал пафосно произносить дипломатические приветствия, совсем при этом не слыша слов своих и вообще ничего, никого не замечая, кроме божественного облачка.
Ильяш, польщённый таким посольством, помпезно сиял и радовался удавшейся жизни. Как же, сам пан ротмистр Сабаляускас, легенда и гордость Речи Посполитой, склонил пред ним седовласую свою главу, овеянную такой славой, что мог бы и не склонять, всё одно за честь любой господарь бы почёл. Потом начались представления бояр, князей и выдающихся прочих. Наконец, на светский поклон подошла она. Альгис дышать перестал.
– Позвольте представить Вам, домнул ротмистр, дочь мою, Михаэлу.
Девушка подняла вуаль, присела в реверансе. Солнце, увидев это личико, поспешило за облако, чтоб случайно не выдать собственную неловкость от внезапного чувства зависти к необыкновенной красоте, которую описать можно было одним словом – божественная. Как во сне, Альгис поклонился, трепетно принял в свою огромную ладонь протянутую руку, поцеловал её. Как будто к лепестку розы прикоснулся губами.
Раздался цокот множества копыт, явилась янычарская когорта от представителя султана. Ильяш вынужден был оставить Альгиса и скакать навстречу, чтобы лично расшаркаться в тысяче шагах от храма. Таков протокол. Начинать лебезить перед турками требовалось показательно, после чего подобострастно сопровождать посла к месту инаугурации.
Султаны, даже не они, а их пронырливые визири, меняли в княжестве господарей, как перчатки. Чуть ли не каждый год. Ставили того, кто больше выложит за свою персону золотых монет. Да ещё чаевые в виде баснословных взяток, царских подарков. Великодержавными стараниями незабвенного Стефана Великого Молдавия добилась невероятных взлётов и побед, а также независимости. Она стояла на равной ноге с передовыми государствами Европы. Но последующие так называемые господари потихоньку стали разваливать былую государственную мощь. Османы не преминули сим воспользоваться и несколько раз молдавскую армию потрепали, дав понять, что главные на европейской арене не молдаване, а турки.
Однако, будучи не вполне в своём могуществе уверены и зная о недюжинном потенциале Молдавии, оснащённости, а главное, доблести её вооружённых сил, османы решили предоставить господарям некую свободу действий и, что немаловажно, самостоятельность этих действий. При обязательном условии ежегодного оброка в немалую сумму в золотом эквиваленте, который с каждым разом всё увеличивался и увеличивался. Это, в принципе, была главная ошибка турецких султанов. В конце концов, молдаване их от утомительных сборов подати освободили, а сами подались под крылышко вначале Польского королевства, а позже Российской империи. Но это потом.
Они так и продолжали стоять, рука в руке, ошеломлённые неожиданными эмоциями, впервые в жизни возникшими. Михаэла знала Альгиса по прежним его визитам в Яссы. Восхищалась им и его хоругвью. Чувствовала, что необычный человек, как и воины его. Особенно когда демонстрировали боевые приёмы, фехтование, джигитовку и прочее. Она знала, что сей офицер далеко не молод, старше даже отца её. Но сейчас, когда оказалась рядом с ним, когда почувствовала жар его ладони, подумала, что обманывалась относительно возраста. Пред ней стоял совершенно молодой с виду человек, мужественный, сильный, честный, она это сразу почувствовала, надёжный и… такой красивый! И, не произнеся ни слова, он признался ей в искренней любви. Как будто уже такое происходило не однажды между ними. Она тоже молчала. Устами. Но о любви, что вспыхнула и в ней, как пожар от удара молнии, поведала ему во всех подробностях.
Посланием от провидения над Яссами пролетела пара белых аистов, радостно трещавших клювами. Альгис и Михаэла задрали головы и, счастливые, радостно рассмеялись самой лучшей из примет на свете.
Потом надо было уезжать.
– Вернусь к тебе, солнышко моё. Наверное, не так скоро, как хотелось бы, но ты жди.
– Еу юбеск ту, миу драдже![1] Ты только думай обо мне почаще. А я буду каждую минуту тебя вспоминать и ждать. Витязь доблестный мой, – она привстала на носочки, поцеловала прямо в губы, опустила вуальку и, всё время оглядываясь и махая ладошкой, побежала к отцу, который уже погрузился в процедуру приёма господарьской должности с головой и всеми потрохами.
– Ладно, не смущайся, брат. Славная девушка, знаю их семейство. Отец Михаэлы не в меру честолюбив, но дочери дал европейское образование и чуть ли не монастырское воспитание. Она вообще не от мира сего. Да ты уже знаешь, что я тут распинаюсь. Очень кстати, должен заметить, судьба свела тебя с ней. Умом достойна, поверь старому дипломату.
– Княже, дорогой, пощади!
– Да ты не одичал там, на полях своих сражений, вконец осолдафонился?! Я тебе о любви толкую, – князь хитровато прищурился, помолчал пару секунд, потом улыбнулся, как улыбается мудрый отец в беседе с любимым сыном. – Твоя Михаэла, как бы это правильнее… Ну, в общем, она и есть твоя Молдавия. Какую ты полюбишь не меньше России‑матушки.
– Уже люблю, княже, – простодушно выпалил Альгис и вновь раскраснелся, как вьюнош.
– Вот‑вот. Молдаване – народ, как я сказал, необычный. Хитрющие, изворотливые, я бы сказал, даже лживые не в меру, но просты до невозможности. Обманет сто раз, но, если потребуется, жизнь за тебя отдаст, не задумываясь. Понимаешь? Так вот, чтобы не появилось у него повода задуматься, многое зависит от тебя. И от Михаэлы твоей.
– Но как же украинцы, русичи? Всех чтобы поровну.
[1] Я люблю тебя, мой дорогой.
