Лелег

– Так да не так. На самом деле оборонительные укрепления построили сами готы. Об этом также сказано в древних рукописях и работах учёных прошлого. Король готов, убоявшись диких гуннов, которые перешли Днестр с востока, ошеломлённый их натиском, кинулся насыпать земляные валы, воздвигать высокие стены от Прута до самого Дуная. Думал, это поможет ему для сохранения счастья и спокойствия. О том, работала схема обороны или нет, сведений не попадалось. Но свою оборонительную черту тебе придётся ставить заново. Есть у кого поучиться. После Хотинских событий когда‑нибудь, если, конечно, живы будем, прокатимся по русским засекам. Обязательно в Брянские леса. Там, насколько мне известно, буквально сконцентрированы все достижения оборонительной науки.

– Так то ж Россия, князь. Есть где развернуться.

– Хочу, чтобы понял ты ещё кое‑что. Засечная черта прежде всего в наших душах, исполненных святости, благородства и народной мудрости. В наших мужественных, горячих сердцах. Осознании праведности долга, освящённого великой любовью к России. Остальное приложится богоугодными стараниями и трудом.

Оба замолчали на время, обдумывая один им же высказанное, другой услышанное. Глубока оказалась мысль. Из тех, которые воспринимаются как постулат, непреложный закон жизни, особенно ратной. Потом они долго смотрели друг другу в глаза, разговаривая уже на другом, беззвучном языке, и чувство радости охватило их души постепенно. И как же стало обоим хорошо, что, не сговариваясь, громко, от души рассмеялись, потом обнялись. И так простояли долго. Олег, наконец, почувствовал, что князю пора идти к своим делам, что князь и сам об этом уже подумал, но по природному такту даже словом не обмолвится. И полушутливо перевёл разговор на более прозаическую тему.

– Так понимаю, к туркам ехать мне уже смысла нет? Как бы Осман не осерчал.

– Подумаем. Приднестровье уже точно не его вотчина. Малая Польша, Сигизмунд хозяин. После того как мы королю здесь под Хотином казаками подсобили, он туда и соваться особо не станет, всё доверие тебе. К тому же обещал реестр увеличить. Хотя… Обещания нашего Жигимонта всё равно что… Тем не менее Сагайдачный уже распорядился лично для тебя снять отсюда три сотни казаков, реестровых, естественно. Чтоб могли официально там отаборитья как подданные Его Величества, ассимилировавшись с местным казачеством.

– Может, султану подкинуть весть, что меня того… В тяжком бою. Ведь начнёт искать, головорезов подсылать.

– Тому и быть. Завтра же изобразим героическую гибель польской хоругви и её доблестного ротмистра. Парочка интересных янычар имеется. Понимаешь, да? Они снесут новость в турецкий лагерь. Пусть, кому надо, опечалятся. Целого секретного полковника не уберегли. На Днестре тебя будем звать, э… Кем хочешь? Переоформим быстро.

– Меня часто поляки зовут не Альгис, а по‑своему Ольгерд. Мне нравится.

– Олег было б ещё лучше.

– Олег‑лелег, – пошутил было Альгис, но продолжать не стал, заметив, как серьёзно взглянул князь, видать, легенда про лелегов ему не внове.

– Ну, если потом как‑нибудь. Пока нельзя. Да хоть это своё прозвище оставь, Рыдва. А что, под стать тебе. Рыдва – это огромный, сильный, не человек, а великан, насколько я помню. Такому и город возводить не зазорно доверить. Хочешь, будь Ольгердом.

– Рыдва, Ольгерд. Без разницы, – ротмистр прилежно внимал словам друга, но во взгляде проскакивала некоторая растерянность, в глубине которой, по всей вероятности, зарождались вполне объяснимые сомнения. – Княже сказал, город?

– Ты как думал? Мы там надолго. Вначале крепостишку сообразите с казачками, чтоб шакалов крымских отгонять. А дальше с Божьей помощью начнём расширяться. Очень перспективное место, выгодные торговые пути, богатая рыбой река, опять же судоходство наладим. Потом невероятно плодородная почва, виноградники, аисты на крышах, детишек настрогаете. Лет этак через пять‑семь, думаю, на карте уже появится. Но главное, конечно, роскошная в стратегическом отношении и весьма политкорректная позиция. Что задумался, аль не согласен?

– О гетмане печаль. Как так вышло, что не уберегли? Этих‑то хоть поймали, кто стрелял?

– Само собой. Здесь, в замке, в подземелье этой вот башни, сидят на соломе, о жизни думают. Допросили, как полагается, с пятерых, что артачились, шкуру живьём спустили. Там их целых три десятка, представляешь? Казаки уже и кольев настрогали, рассадить хотели голубчиков прямо под стенами.

– Что ж не рассадили? Я намедни отловил их главных, Хабибрасула и Айею. Слыхал, княже, про таких?

– Непременно слыхал. Наши люди даже их разрабатывали. Хана Гирея резиденты. Предполагали, что могут покушение организовать. Шустрее наших предположений оказались, канальи. Где они сейчас?

– Мы эту шуструю татарву вырезали ночью до единого, хоть числом против нас в пятеро были. Сожгли всё, что могло гореть. А этих двоих вельми уважаемых приказал подсадить в лучших традициях, со всеми почестями. Думаю, так и сидят над степью, вороны ещё не успели склевать.

– Пётр Кононович запретил своих убийц казнить. Его воля – нам закон. Может, и прав. Наверно, с собой в Киев заберёт.

– Полагаешь, выживет?

– По крайней мере, до Днепра доедет, лекари обещают. Твой‑то, молодец, толковый. Противоядие какое‑то придумал, вроде помогло. Будем молиться. Не горюй, брат мой Рыдва, Олег‑лелег, свет Романович, пан Ольгерд! Кстати, как тебе фамилия Смигаржевский? – князь будто лицом просиял, о чём‑то вспомнив, хотя брови у него непроизвольно, как при сердечной боли, сдвинулись к переносице. – Был друг в Кракове. Светлой души человек. За меня жизнь отдал. Кабы не он… Запомни, брат, среди поляков очень много достойных людей. Возьми фамилию, очень обяжешь.

– Твоя просьба – честь для меня, княже.

– Кстати, тот же Длугош, историк, о котором я упоминал, довольно убедительно доказывает, что Киевская Русь – это не кто иные, как поляки. Что нынешняя Польша произошла от русских славян. Каково, а? Мы, коли на самом деле так, единый родственный народ.

– Не поверишь, княже, постоянно думаю об этом. Я простых поляков знаю. Люблю их, как братьев. Да вот хоть мою хоругвь возьми. Единое братство преданных друг другу людей. Кстати, добрая половина не совсем поляки. У кого матери русские либо украинки, у кого отцы. Никакой между нами разницы. Язык с русским схож опять же.

– М‑да. Великие дела тебя ждут, Олег Романович. Так что пше‑прошем, пан Смигаржевский. Пока Русь едина, то и Польска не сгинела.

Лекаря пан ротмистр оставил при Сагайдачном. Обратный путь через подземный тоннель совсем коротким показался. Князь шёл впереди, был немногословен, видимо, также печалился предстоящей разлукой. Кто знает, может, и навсегда. Не молоды оба. Цену словам знали. Посему и молчали. Между давнишними соратниками, тем более друзьями, такое обыкновенно. Просто рядом – уже радость, уже много. Чем дальше продвигались, тоскливее становилось. Олег смотрел в спину другу, этому великому человеку, и щемящее чувство всё сильнее терзало мужественную душу. Отнюдь не смутные прозоры навевали небывалую грусть. Он уже знал, что встреча их последняя. И не убьют князя, чего ещё не хватало при такой организации службы безопасности, но век его уже закончился.