Лелег
Майор продолжал шуршать страницами личного дела, с неподдельной брезгливостью пробегая глазами по листку взысканий, чего там только ни было, не доктор, а уголовный рецидивист какой‑то, враг народа. Даже из комсомола исключён. Расстрелять мало. Но когда перевернул на страницу поощрений, от удивления выгнул бровь. Столько всего, хоть Героя присваивай. Член комитета ВЛКСМ, организатор и руководитель художественной самодеятельности, как автор литературно‑музыкальной композиции «Великий Октябрь», прозвучавшей на концерте в честь 70‑летия ВОСР, поощрён грамотой ЦК ВЛКСМ, а сама композиция опубликована в журнале «Советский воин». Отличник боевой и политической подготовки. Грамоты за спортивные успехи, отличную стрельбу, более двухсот рационализаторских предложений, опубликованные работы в научных журналах. Медаль «За спасение погибавших». Даже поощрение от замполита за отличную сдачу зачёта по марксистско‑ленинской подготовке. Они что, полные идиоты? Гнать из армии офицера с таким запасом позитива, это какими надо быть мерзавцами? Зацепил, значит, упыриную свору по‑серьёзному. А ведь он такой, вона как ершится.
– Я ведь врач, эпидемиолог‑проныра, – продолжал в пылу набежавших воспоминаний Савватиев. – Всё видел, всё знаю. Особливо, как с грязью и всякой бестолочью бороться. Самого гнусного из них, бравого такого подполковничка, зама по тылу, как ты правильно давеча подметил, не поверишь, майором сделал. Один из его дружков, тамошний генерал, так близко сие к сердцу воспринял, что до инфаркта дошло. Тех, кто на суде чести больше других поливали этой самой грязью, самих в шею турнули в свете перемен. Не без моего, конечно, участия. Разучился, знаешь ли, чертям грехи отпускать. А рьяного замполита, царствие небесное, вообще кондратий хватил. Будучи инициатором широкомасштабной моей травли, сумел выпятиться перед генералитетом, был облагодетельствован переводом в Москву. «За что страдальцем кончил он своей век блестящий и мятежный». Не выдержал счастливой столичной жизни, ради которой терпел в течение полутора десятков лет таёжную резервацию, выискивал врагов народа и всяких неблагонадёжных поборников справедливости.
– Да ты кто такой есть? Колдун, ведьмак, сакральный мститель?
– Вроде как. Вот ещё, на закуску. Начальник управления кадров Минобороны, подписавший несправедливый приказ о моём увольнении по служебному несоответствию, через месяц был насмерть сбит «Жигулями» прямо у здания министерства.
– Да, об этом в газетах писали. К чему ты?
– Не хочется, знаешь ли, чтобы Пролетарский район и в его лице милый сердцу Донецк в сакральном отношении меня осердили, не в пример Вооружённым силам СССР, которые вот‑вот богу душу отдадут. Законы кармы совершенны.
– Очень впечатляет. Нет, я тебя в принципе понимаю. Сам по краю ходил не один год. Но мне, наверно, повезло, мой замполит был вполне нормальный, умеренно пьющий чухонец. «Советский маршал рядовой, он за меня в огонь и в бой». А ты, выходит, политкомиссарами обиженный ушёл?
– Обиженные, майор‑товарищ, знаешь, где? В отдельном отгороженном петушатнике на зоне. Что касаемо армии, то, учитывая процессы разложения, ставшие уже необратимыми, могу в точности предсказать её судьбу.
– Плюрализм, гласность? Каждый вправе чревовещать, что на ум взбредёт. Вполне в свете перемен. Валяй.
– Через год, может, два, Советской армии, как таковой, не будет. Думаю, самой страны тоже.
– Ну, ты это, – майор от неожиданности даже привстал, испуганно оглянулся на дверь. – Болтай да меру знай. Гласность, ясность, туманность Андромеды. Хрень собачья!
– Свежо, но верится с трудом? Хотите, господин танкист из голубого вертолёта, прямо сейчас продиктую Ваш полный диагноз? Даже то, что утаили от ВВК и вообще от врачей. Может, желаете знать, сколько жить осталось?
Теперь ухмылка торкала уголки лишь губ Геннадия. Зависла пауза. Военком побелел, как штукатурка. «Нет, он в предобморочном состоянии не из‑за того, что здесь могут прослушивать. Вряд ли ему аппаратуру в кабинет натыкали. Не такой уж он ферзь. Видимо, я попал в десятку. И что с этим делать»? – доктор вдруг ощутил не просто серьёзность создавшейся ситуации, а её некую сакраментальность, которая не просто так случается и, вполне возможно, за которой последует на соответствующем уровне адекватная реакция небес. За дверью постоянно цокали подковки по мозаичному, из мраморной крошки, отшлифованному до блеска полу. Иногда нервически мелко простукивали женские шпильки. Комиссариатская суета, бюрократические нравы, бумажные мозги. «Ковровую дорожку зачем‑то убрали, ведь была, я помню. М‑да, нешуточные страсти. Блажен, кто ведал их волненье и наконец от них отстал».
Майор достал из кармана кителя, топорщившегося на спинке стула, яркую импортную пачку, извлёк сигарету с диковинным золочёным фильтром, щёлкнул зажигалкой, затянулся. Геннадию не предложил.
– Что ж, давай попробуй, пророк в моём отечестве. Имей в виду, таких экстрасенсов предо мной за день десятки проходят, и все на индивидуально шкурном интересе, – он по комиссарской привычке подпустил сарказму, однако, опять же на подсознательном уровне, в его вообще‑то не глупых мозгах сработала интуитивная защита, и он улыбнулся без какой‑либо ядовитости, хотя сам этого, может, и не ощутил. – У тебя, гляжу, энтузиазм иного свойства. Что ж, колдуйте, господин Парацельс, Авиценна Сина.
– Не может быть! – Савватиев, слегка ошарашенный неожиданной эрудицией военкома, в то же время не без опаски глядя в слегка расширившиеся его зрачки, засомневался, не напрасно ли затеял представление, вдруг плохо станет или уже стало, ещё привлекут, как иностранного шпиона‑диверсанта, надо бы с юмором помягче. – Вы знакомы с папашей гомункула, самим Теофрастом Бомбастом фон Гогенгеймом, он же Абу Али Ибн Сина, он же Авиценна, и его «Каноном медицинской науки»? Непостижимо! Тогда что ж я тут бисером сыплю. Может, ограничимся лёгкими закусками, например, обрисую Вашу зубную формулу? Коронный номер, чтоб я помер, всегда на бис.
– Уже заинтригован. Что ж только зубы? Никак перед Парацельсом спасовали, господин лекарь?
– Ну, да, конечно. Пролетарский район, чем не Жлобоград. «Нам просвещенье не пристало». Так получите же прозор за милосердное терпенье. А до и после Марс пусть будет царствовать счастливо, как объявил упомянутый Вами Мишель де Нострдам, и он редко ошибался.
– Так что там насчёт бычков в томате, мсье Мишель? – буркнул в нетерпении военком, стараясь прикрыть прищуром глаз угнездившийся вдруг там душевный раздрай. – Ладно, формулу так формулу, пророчествуй. У нас на Руси сказками людей вместо хлеба кормить можно.
– У вас на Руси, у нас на Руси… Хм, объёмные, надо признать, аберрации. Ну да сие неплохо есть. Сигарету, пожалуйста, в пепельницу. Прикройте рот, чтоб я не подсматривал Ваши мысли. Итак, – Геннадий придал лицу примету властвовать охоты, сделал немигающим взгляд, несколько наклонил голову, чтобы получилось этак, слегка исподлобья, как у Кашпировского[1]. – Смотрим верхнюю челюсть. Правая половина: единичка, двойка норма, тройка‑клык норма, остальные глубокий кариес. Слева: резцы, клык норма, четвёрка отсутствует, пятый, шестой глубокий кариес, семёрка и восьмой отсутствуют. Нижняя челюсть справа. Впрочем, как и слева – протез. Откуда родом, товарищ, не из Полтавской ли губернии? Черношлычник?[2]
[1] Анатолий Кашпировский – советский психотерапевт, получивший известность в 1989 году благодаря телесеансам здоровья.
[2] Черношлычники – бойцы легендарного в Украине националистического полка Чёрных Запорожцев, командир – Петро Дьяченко, уроженец Полтавщины.
