Лелег
Один из гайдуков очень расстроился из‑за запрета изрубить всех до единого, и визиря и господаря в том числе. Распаляясь, брызгал слюной, бесновался, трубил, как лось перед спариванием. К нему подошёл более возрастной, на вид мудрый и опытный, широко, одним ударом заехал молодому в ухо‑горло‑нос, и пока тот, на карачках ползая, вытирал кровь и сопли, напомнил:
– Хмель не велел этих двоих даже пальцем трогать. Понял, недоносок?
– Что мне Хмель, я вашего Хмеля… С чего он их пощадил?
– Дурень! За этих субчиков мы золота воз испросим.
– Так надо было сразу и сказать!
– Сразу сказать, – передразнил мудрый молодого. – Скажи вам! Я и тебе‑то по секрету. Не вздумай проговориться. У наших сорвиголов хватит ума нас же прокинуть и выкуп себе заграбастать. Хмель нам тогда лично головы срубит.
– Их ещё и охранять придётся, от своих же?
– От всех, кто ни сунется. Давай‑ка подбери самых надёжных пару десятков и ко мне их. Обдумаем охрану. А то ведь пока до Хмеля добираемся…
– Он же в Стамбуле, я слыхал, сам в плену.
– Не нашего ума дело, понял? Он везде, и там, и тут. Это же Хмель.
– Так куда этих везти?
– Пока прямо, там видно будет.
– Послушай, мне показалось? Этот валах, Ильяш, дрался, как тысяча чертей. Но отчего‑то никого не убил, хотя падали десятками, вот прохвосты. Цирк, значит, устроили? Для визиря?
– Вот этих гайдуков собери. Ну, и сам понимаешь. Одно лишнее слово – и нам несдобровать. Остальные – парубки очень уж моторные. Пошинкуют, как ты собирался визиря и господаря.
– А захваченное добро?
– Между хлопцами, по‑честному, как всегда.
– Фарте бине, миу домнуле[1].
Осман правил империей три с лишним года. Начал в четырнадцатилетием возрасте, закончил в неполные восемнадцать. Некоторые историки утверждают, что сей отпрыск султана Ахмеда Первого получил блестящее образование и великолепно справлялся на царствовании. Был мудр и ясновидящ. Блестящий полководец. Народ якобы его обожал. Когда появился на свет, Великая Порта распорядилась турецкому населению пышно погулять целую неделю.
Дитя росло и в роскоши и неге, цветок Венеры средь полуденных зыбей. Солнце каждым утром светилось от счастья, когда выпадала удача поприветствовать лучезарного с новым днём. Птицы стыдливо умолкали, когда юный правитель волшебным голосом Джельсомино заводил речь, исполненную воли Аллаха. Неподкупный, справедливый, непобедимый.
Ахмед Первый так был счастлив сыну‑первенцу, что выбрал ему имя основателя династии, Османа Гази. Потом ещё сын родился, правда, от другой наложницы. Два мальчика. Претенденты на престол. Классика дворцового жанра. Уходя на битву под Хотин против проклятых поляков, уже три года как оседлавший трон Османчик решил младшего братика, которого искренне любил, несчастного Мехмеда, ликвидировать. Ведь тот, будучи всего на два года младше, мог в его отсутствие объявить себя султаном. Дабы придать злодеянию законные основания, молодой правитель принялся добывать так называемую фетву, то есть разрешение от одного‑двух кади, старейшин, вершащих правосудие на основе шариата. И… с лёгкостью получил её. Казнь тут же состоялась. На этих самых законных основаниях. Разве можно после такого удивляться последовавшим печальным событиям относительного самого Османа?
Как бы летописцы ни старались придать блеска и образу, и периоду правления султана Османа Второго, это было смутное для Турции время. Само небо давало понять: неладное творится в империи. Стамбул затопило наводнением, чего отродясь турки не ведали. То тут, то там возникали очаги чумы. Однажды замёрз Босфор! Как объяснили учёные, это произошло в самую холодную зиму начавшегося малого ледникового периода. Что для Стамбула замёрзший пролив? Прекращение судоходства, а значит, и снабжения. Это голод, недовольство подданных, роптания, бунты и снижение султанова рейтинга. Последний вообще рухнул после подлого убийства младшего Мехмеда.
Неоперившийся мальчишка на троне был весьма выгоден целой плеяде казнокрадов, мздоимцев, аферистов, интриганов, безмерно расплодившихся и пролезших во все сферы власти за время блестящего его правления. Убийства сделались обычным явлением государственного значения. Самого Османа сажали во власть тем же способом, отправив к праотцам бывшего султаном родного дядю. Теперь настало время принимать кардинальные решения против племянника. Войну проиграл, под Хотином опозорился, начал сумасбродить, фармазонить, пьянствовать. Добавил перцу женитьбой на двух младых турчанках, пренебрёгши вековой традицией брать в жёны кого угодно, только не своих, свято доселе соблюдавшейся. Последней каплей в переполненный казан негодования истории послужило решение, непонятно с какого древнего дуба рухнувшее, упразднить янычарский корпус.
Тут вдруг захват в заложники доверенного лица самого Великого Визиря и с ним Господаря Молдавского Княжества, требование за них выкупа от каких‑то там разбойных казаков‑гайдуков. Осман, естественно, требование проигнорировал. Обозвал сих уважаемых людей предателями, достойными в лучшем случае виселицы. Господарь Александр Ильяш на своё восхождение денег не жалел. Как не жалел тех, с кого он их высасывал. Подкупил практически весь бюрократический аппарат Османской империи, незыблемую Великую Порту в том числе. И столько же готов был ссужать для продления своего царствования. А его повесить. Уж нет, позвольте, обожаемый султан, с Вами не согласиться. Надо же, разогнать янычар, силовую элиту! Как только в голову взбрело? Не дадим в обиду господаря! Великолепно срабатывали планы Альгис‑паши, то бишь боярина Рындина Олега Романовича и Хмеля, то бишь Богдана Михайловича Хмельницкого, будущего великого гетмана Украины. Незабвенных бойцов невидимого фронта, впрочем, об этом архивные фолианты умалчивают по сей день.
В мае следующего после Хотинского побоища года, наконец почуяв, что запахло жареным, Осман вдруг засобирался паломничеством в Мекку, при этом прихватил с собой казну, обеих жён‑малолеток. И всё бы ничего, и дело вроде на мази. Как вдруг словно кто‑то умело скомандовал: янычары совместно с сипахами, представителями тяжёлой турецкой кавалерии, организованно поднимают мятеж. Далее заключительная, самая печальная глава турецкой саги о короткой жизни и бесславном уходе султана Османа Второго. «Он пел поблёкшей жизни цвет без малого в осьмнадцать лет». Никто из турецких султанов не заканчивал жизнь так. Жесточайшим убийством, отрезанием ушей, носа, уничижением самой памяти. Даже фактом последующего назначения в султаны психически ненормального Мустафы Первого.
[1] Очень хорошо, мой господин (молдавск.).
