Лелег
Окружающее стало видоизменяться, заструилось вдруг, как марево в жаркий день. Лишь берёзы стояли прочно, телохранительни‑цами. Через какое‑то время свечение начало оформлять абрис, ваять этакую неоновую скульптуру. Вначале призрачно‑блеклая, потом всё плотнее. Наконец появились цвета, изваяние ожило. Старый знакомый. Боец в серо‑зелёном с желтоватым оттенком облачении. Альгис подумал ещё, что в этаком наряде сразу‑то не разглядишь ни в степи, ни в лесу. Никаких украшений. Только звёздочки на плечах, такие же зелёные, почти незаметные.
Послышались стук копыт, треск веток. Свечение прекратилось. Пока гусарийцы не подскакали, Альгис приблизился, приложил к поверхности валуна ладонь. Надо же, тёплый. Вправду, что ль, живой? Крикнул филином, ответила сова.
– Эту глыбу надо будет перенести в центр крепости. Поставить рядом с казаном.
– Вместе с берёзками, пан ротмистр? – поинтересовался понятливый старшина. – Очень уж они друг другу подходят.
– Именно что! Непременно с ними. Малую не забудьте. Сейчас как раз подходящая пора для пересаживания.
– Значит, валун и четыре берёзки. Сделаем, пан Ольгерд. Вот, держите, командир, – старшина протянул поводья, Альгис, вглядевшись, только сейчас увидел своего любимца изабелловой масти. – Батюшка Александр прискакал, велел Вас разыскать, да вот, коня привёл. Сказал, что срочно вызывает Хме… Виноват, пан Иван Сирко.
– Добре, хлопцы, добре. Вельми дзенкую, Панове старшины.
«Ясно, – подумал про себя, легко вскакивая в седло. – Хмель затосковал в одиночестве. Наелся, напился, намиловался и затосковал. Или его тоже посетил кто‑то мира иного. Интересно, что те звёздочки на плечах означают? И берёзы эти?»
Он тронул коня. Ехал не спеша, глубоко задумавшись. Патруль проследовал далее, в сумеречные дебри, по своим ответственным заботам. Ночные звуки, сливаясь в единый, казавшийся загадочным гул, по‑прежнему продолжали своё гипнотическое действо. Олегу вновь начали казаться шумы, исходящие не отсюда и здесь кому другому не слышные. Оглянувшись, натянул поводья. Фантом‑двойник вернулся, оказывается, и во всё лицо улыбался. Потом, отгибая пальцы, как бы пересчитал берёзки. Мизинец выпрямил не полностью.
– Понимаешь? – спросил он, беззвучно, но Олег услышал, слово в слово. – Это тебе знак. Через три с лишним века мы должны встретиться у валуна этого. Неплохо, чтобы ещё и Хмель, но это вряд ли возможно. У него свой валун, на главном историческом болоте, перед Софией Киевской[1]. Он с того валуна сквозь будущее долго ещё будет скакать. Смутные всё времена.
– Как! Опять смута?
– Она, пока существуют цивилизации, вечна.
При этих словах таинственный призрак, утратив абрис, удалился в своё будущее бытие. Олег потряс головой, как бы убеждаясь, что вокруг всё как прежде и что он в полном сознании, при здравом уме. Положа руку на сердце, после таких видений нет‑нет да и промелькнёт мысль: не спятил ли. Смутное время вечно. Неужто правда? Он, сцепив зубы, вонзил коню шпоры в бока. Такое для ахалтекинца было впервые. Он от обиды и от неожиданности взвился на дыбы. «Завтра же хоругвь к походу! К буджакским татарам заскочу заодно. Выкидыши Гиреевы! Прознаю, что причастны к похищению, всех на колья! Выжгу дотла. С Хмелем потом и в Крым наведаемся. Пора, давно пора показать обнаглевшему хану кузькину мать. Бесовы отродья, на земле, как у себя в преисподней, хозяйничают. Это, брат, шалишь. Кольев осиновых на всех упырей достанет.
Хе, а ведь он прав, Хмель. В Кракове золотишка в закромах столько, что не токмо город, целую республику выстроим. Именно республику. Никаких царей, королей, ни ханов, ни султанов. Все братья. Все равны. Только так смуту одолеем когда‑нибудь. Не дай бог, волосок с её головы упадёт, хоть один, хоть половинка. Сожгу и Варшаву, и Краков! Я ему, христопродавцу иезуитскому, лично осину затешу. Господь, думаю, на меня не осерчает».
Шифрованные депеши, доставленные скороходами, подтвердили, что Михаэла в Варшавском замке. Сигизмунд усилил королевскую стражу сотней крымчаков. И ещё сотня постоянно патрулирует окрестности. Сутками кружат, отрядами по десять всадников, в радиусе пяти‑семи вёрст от замка. Наблюдатели скрупулёзно проследили, как организована охрана акватории Вислы, нет ли на подходах к городу каких‑либо препятствий наподобие тех, что турки против казаков ставили на Днепре. Цепей от берега к берегу, плотов с пороховыми зарядами. Единственное, на что не поскупился ясновельможный иезуитский ставленник, это галера, которую пришвартовали прямо под окнами замка. С двумя десятками пушек с каждого борта. Жуть!
Прочитав про галеру, Хмель долго реготал, в голос распуская на щепу и стружки бревенчатый интеллект сего караульного прожекта. Мореходы, так их перетак! Что может галера на реке? Разве только в качестве сухогруза быть использована. Будто специально для казачьих нужд. «Чайки» галеру одурманят в один заход. Там и абордажа не потребуется. Поскидают за борт и вся недолга либо с почестями по трапу на берег сведут. На галере с предполагаемыми трофеями удирать будет сподручнее.
До Кракова придётся идти против течения. Да беды в том особой нет. Многим казакам на галерах пришлось погорбатиться, когда в плену у турок трудовой стаж зарабатывали. Месяцами на вёслах. По морям да по волнам. Мастера галерной гребли международного класса, что им Висла.
Хмель так и предложил: Ольгерд хоругвью через Буджакскую, потом западно‑украинскую степь проходит к Варшаве. Отбивает, если иных, дипломатических, вариантов решения проблемы не получится, свою невесту. С татарвой радикально разбираются казаки. На галере в сопровождении «чаек» поднимаются к Вавелю. В экстренном порядке как‑нибудь ухищрённо уговаривают Сигизмунда отдать сокровища, загружают их и уходят обратно, уже по течению, практически не надрываясь.
Параллельно по всему периметру Речи Посполитой активизируются разбойные действия гайдуков, беглых крестьян, зарабатывающих право на вступление в Сечь, шляхтичей, униженных и оскорблённых Сигизмундом, и тому подобных стихийных элементов, загодя взятых на учёт соответственными тайными службами. Войско короля будет отвлечено.
Не поступило самого для пана ротмистра главного сведения. Под чьим присмотром Михаэла? Не выйдет ли так, что при подходе хоругви с ней расправятся? Либо сам Сигизмунд, либо Констанция, королева, чьё поведение просчитать практически невозможно по причине совершенно не подвластного шляхетному разумению характера. Власть у неё великая, стража своя, личная. Хмель для Констанции отдельно писал шифрованное послание, не без оснований надеясь на благосклонность. Богдан‑то красив, огромен в плечах, небесного цвета глаза, воплощение настоящего мужчины во всех смыслах, необузданного в страсти самца. Было у них в своё время кое‑что. Но сие тайна за семью печатями, а ответа пока не пришло.
[1] Имеется в виду памятник Богдану Хмельницкому в Киеве, установлен в 1888 году в честь 900‑летия Крещения Руси.
