Лелег
– Счастливы видеть тебя, домна![1] – взволнованно проговорил первый. – Мы уж и не чаяли вновь лицезреть ангела нашего. Господь всемилостив, слава ему.
– Здравствуйте, дорогие мои! Но что вас привело сюда?
– Дядюшка твой приглашение срочное получил от ясновельможного пана Сигизмунда, чтобы прибыл с посольством, да ещё с хоругвью пана Альгиса. Но мы, к сожалению, не знаем, где пан ротмистр. А дядюшка твой, слава всевышнему, успел возвратиться от султана, в двадцати отсюда верстах. Нас выслал предупредить о прибытии.
– Ждите меня здесь, никуда не ходите, – она выразительно посмотрела на офицера стражи, тот понимающе склонил голову, и стрелой полетела вверх по ступенькам, так как уже были слышны каблучки идущей в торжественную залу королевы.
Она успела до того, как перед Констанцией распахнули высокие с позолоченной резьбой двери. Подбежала, присела в реверансе, прильнула к сановней руке губами, быстро прошептала, что успела узнать. Королева облегчённо вздохнула, взяла Михаэлу за руку, повела с собой. Так и вошли под громко зазвучавший полонез.
Когда утихли эмоции восторгов, свойственные протоколу, королева заняла трон и величественным голосом оповестила:
– Пани и Панове! Только что прибыли гонцы от господаря Княжества Молдавского, который направляется к нам с посольством по случаю вступления на престол. Пан ротмистр Сабаляускас! Прошу Вас оказать почёт и уважение великому гостю.
– Слушаюсь, ясновельможная пани, Ваше Величество прекрасная наша королева. Хоругвь готова выступить незамедлительно.
В это время солнце выглянуло из‑за обложивших горизонт плотной поволокой туч, мощный солнечный поток ворвался в окна, заискрил на всех, какие были, позолотах, хрусталях, мраморных плитах, на паркете. Из многочисленных зеркал начали выпрыгивать и, сломя голову, носиться по залу огромные солнечные зайцы, без страха набрасываясь на всех подряд, отдавая, впрочем, предпочтение бравым офицерам, окружавшим королеву, отчего дорогие доспехи, оружие, инкрустированное рубинами, топазами, у кого и бриллиантами, неистово принялись блестеть, а порой ослепительно сверкать.
Но ярче всего сиял золотой королевский трон, произведение искусства, с уникальным резным узором спинки, ножек. Рядом стоял на таких же резных золотых ножках пуфик, пониже, естественно, трона. Констанция присела на трон, усадила на пуфик Михаэлу. По залу прошелестел непонятно какого характера приглушённый гул придворных. То ли это было восхищение красотой обеих, то ли возмущение перед незнакомой самозванкой, которую королева удостоила такой чести, какая никому и не снилось при жизни во дворце.
Осчастливленный, не скрывая восторга во взгляде, командир хоругви почтительно вышел вместе с офицерами. Через десять минут блистательный эскорт, ведомый пятью господарьскими гонцами, двинулся навстречу молдавскому посольству. Ротмистр, восседая в роскошном седле, во главе отряда, сиял, подобно солнцу, на своём ахалтекинце, радостно всхрапывающем от розовых предчувствий. Он был счастливее всех на земле в эти мгновения. И его конь тоже.
«Хей, хей, хей, соколы! Омияйтче гуры, лясы, долы. Дзвонь, дзвонь, дзвонь, дзвонечку, муй стэповий сковронэчку». Отъехав с десяток вёрст, вдруг посерьёзнел. Оглянулся. Заметив старшину, которому велел допросить пленника, махнул рукой, подзывая.
– Что там Гиреевский гадёныш?
– Пока жив, пан командир. Но как бы не совсем. Я к нему лекаря королевского приставил, чтоб ненароком не окочурился после допроса.
– Сильно поджарили?
– Пришлось. Молчал, пся кревь, никак не хотел душу облегчить. Даже когда калёным железом жгли бока. Однако прожарку подмёток не сдюжил. Поначалу орал, чтоб прирезали, сыпал ругательствами. Но потом выложил всё. Гирей губы‑то раскатал нешуточно.
– Неужто на вотчину самого Жигимонта?
– Как в воду смотрите, пан командир. Они собирались начать с устранения Радзивилла, а потом, расширяя контингент своего дикого войска, приняться и за самого, как Вы говорите, Жигимонта, пользуясь ослаблением королевской рати после Хотинской битвы.
– Нечто подобное предполагал, веришь? Получается, мы раскрыли ни много ни мало тайный заговор. Вот прозорливый батюшка наш Ваза удивится. Практически мы ему жизнь спасли.
– Точно так и получается, пан командир. Тут ещё информация. Он, собака дикая, планировал убийство нашего молдаванина.
– Да ты что! Томаша? Ну конечно же, это в их манере. Шакалья порода! Королеве не говорил ещё?
– Нет. Только Хмелю и Вам.
– И славненько. Ладно, встречаем Томаша с посольством, препровождаем во дворец со всей помпезностью. А там уж разговоры будем вести. Ну и Гирей. Чингисхан хренов, тьфу! Ничего, дай срок, спесь‑то с него собьём. Постой, откуда про Хмеля знаешь? Он сейчас не под своим именем, он Иван Сирко.
– А‑а‑а. Вся хоругвь знает и тайну свято сохраняет. Ему бы бороду наклеить и защёчные накладки вставить. А то кто же его не видел‑то? Но Сирко так Сирко.
– Думаю, Хмель Жигимонта соответственно просветит. Он ведь удивительно дипломатичен. Гений политических коллизий. Государственный муж. Гиреева резидента мы на кол насадим образцово‑показательно, с соблюдением политеса и зрелищности. Впрочем, – замолчал на минуту, вспомнив назидание Сагайдачного о недопустимости жестокостей, – впрочем, возможно и пощадим. Типа, да здравствуют всемилостивейшие король и королева! Да здравствует Речь Посполита! Да здравствует великое Княжество Литовское… Кстати, с Радзивилла обязательно стребовать надобно магарыч. Пусть проставляется, нарцисс женоподобный. Красавец в полном цвете лет. Ей‑богу, кабы не видел, как саблей владеет, то подумал, что извращенец. Полжизни проводит пред зеркалами.
– Пан ротмистр, всё спросить хотел. Где тот щенок, татарчонок, которого Вы в лесу под Хотиным изловили? Он хотя бы жив?
– Отцу Александру на тайное перевоспитание отдан. У него такие монахи, у‑у‑у.
С десяток и более лет в народе муссировались легенды о баснословных богатствах короля Сигизмунда. О тайных его сокровищницах, хранящих ни много ни мало казну Московского княжества, а также награбленных во время нашествия на Русь несметных богатствах. Разведывательным органам, причём не только русским, доподлинно было известно, что Сигизмунд отправил в те смутные времена из Москвы через Калужские ворота на Можайск с разным добром около тысячи подвод. Далее старой дорогой на Смоленск. Не дошедши до Вязьмы, остановился у Куньего Бора на берегу живописной речки Маршевки.
[1] Домна (молдавск.) – госпожа.
