Лелег

Тридцатичетырёхлетний, жёсткий в своём величии, коварный, не знающий милосердия правитель, проклинающий свою склонность к сентиментальности на бытовом уровне, Сигизмунд сидел, казалось бы, с невозмутимым видом, нахмурив брови, и упорно молчал. Наверно, боялся раскрыть душевное, достигшее вдруг крайних степеней смятение могущим дрогнуть голосом. Ведь этот хитрый и наглый, всего‑то двадцати шести лет от роду непредсказуемого, необузданного характера казачина, если бы захотел, от замка камня на камне не оставил, всех на колья бы пересажал. Откуда про царскую казну знает? Да так подробно.

– Так что, Ваше Величество, пройдёмте в тайные пещеры. Хотя бы в благодарность за разоблачение заговорщиков, которые собирались расправиться и с Вами, и с Радзивиллом. А матушку Констанцию и деток Ваших… Даже подумать страшно. Кстати, с посольством в Варшаву по Вашему приглашению прибыл господарь Молдавский Штефан Второй Томаш. Его с почётом, блеском и восторгом встретила самая лучшая Ваша хоругвь. И гостящая у Вас его племянница, красавица Михаэла.

При последних словах Ваза покрылся пунцовым налётом, у него даже посинели мочки ушей. Он вскочил и быстро зашагал туда‑сюда, цокая высокими каблуками по великолепному мозаичному мрамору. Потом резко остановился, будто собрался подняться на дыбы, как жеребец, и впился взглядом в глаза Богдану. Хмель не ожидал такого пассажа, не успел смахнуть с лица выражение, присущее палачу перед тем, как срубить чью‑то голову. Видя, что дипломатия провалилась к чертям собачьим, вполголоса добавил:

– Моли Бога, сволочь, чтобы Альгис, а теперь твоей милостью Ольгерд Смигаржевский на кол не посадил за неё!

 

– Отчего панна моя всё в чёрных платьях?

Богдан, возбуждённо дыша, сжимал Урсулу в дюжих объятьях так сильно, что будь на её месте какая другая паненка, то наверняка визжала бы и брыкалась, истово с нехваткой кислорода борясь и жизнь прошедшую умильной мыслью поминая. Но надо было знать главную королевскую гофмейстерину, мужичья сила потребна была ей, как вампиру свежая кровь. Она вкушала её с наслаждением, переходящим чуть ли не в экстатическое помрачение. Молодое пока ещё тело пыхало космическим жаром от сладостного предвкушения страстного совокупления, которое мог подарить лишь один человек, бесстрашный и во всех отношениях загадочный Хмель. Король, мой лапочка Мундя, Владишек, ненаглядный королевич – так, чисто платонически, хоть и не лишено изящной пикантности. Но Хмель… Это нечто!

– Меня так и зовут при дворе – «чёрная королева», – шепнула в ухо и вдруг застонала от нетерпения. – Бери же меня, рыцарь! Грубо бери, хоть на части рви.

Хмель, будучи совсем ещё молодым, бесстрашно‑дерзким парубком, гора мышц, взращённая на щедром гормональном субстрате, никогда не заставлял подобное повторять дважды. Он принялся издирать это её чёрное одеяние в клочья, осыпая поцелуями обнажающееся прекрасное тело. Покои старшей королевской воспитательницы, главной сановной фаворитки, были обставлены совсем не хуже, чем у самой королевы Констанции. То же золото лепнин, те же венецианские зеркала, итальянских мастеров картины, шёлк, бархат, штофные обои, невероятно инкрустированная резная мебель, паркет, персидские ковры, спрыснутые каким‑то тонким благовонием, проникавшим прямо в мозг, где оно ухищрённо стимулировало некие интимные структуры, подталкивающие мужское начало на любовные подвиги.

Сбрасывая одежды с себя, ненароком учуял исходящий от них резкий запах и на мгновение оторопел. Адская смесь человеческого и конского пота. Он даже смутился на фоне всего этого утончённого великолепия. Но Урсулу, всё‑таки заметившую смущение и мгновенно понявшую причину, сие обстоятельство только раззадорило. Она скучала именно по таким запахам. Брутальным, резким, амбре настоящих мужчин, храбрых, напористых, наглых. На которых держится всё: и государственность, и страны, и миры.

– Хочешь, милый, королём сделаю? – запыхавшись, промолвила изнеможённо. – Кто, как не ты, достоин такой чести? Ты властелин мира, как минимум. Мы с тобой и его завоюем силой нашей любви.

– Сладкие речи, сладкие губки, ты вся, словно из патоки, солнце моё. А что! И завоюем! И начнём с польского берега Днестра. Хочешь, вместе поедем? – Богдан снова ощутил прилив нежной страсти, и, естественно, сгрёб даму в объятья, чему она нисколько не противилась.

Когда они оба наконец отдышались, Урсула рассмеялась.

– Ты меня там забудешь, негодник. Знаю тебя. Потому и служу. Будущее, где, к сожалению, ни мне, ни королям не жить, таким, как ты, как твой ротмистр с его солнечной невестой, должно принадлежать. Да, Малая Польша, или, как ты её величаешь, Дикое Поле, и есть плацдарм этого нашего будущего. Кстати, – она вдруг посерьёзнела, поджала припухшие и слегка посиневшие от поцелуев губки, выпрямила стан. – Во дворце гостит известный составитель карт, выдающийся, между прочим, учёный‑географ, Гийом Сансон, продолжатель дела своего отца Николя. Он скрупулёзно трудится над созданием важного государственного документа. Называется, если правильно припомню, так: «Карта и общее описание земель – Речь Посполитая, Прусское княжество, Мазовия, Русь, Великое Княжество Литовское, провинция и казачьи земли, разделённые на воеводства».

– Ах, солнышко ты моё! Давай позовём? Прямо сейчас.

– Сумасшедший! Может, оденемся для начала? Ну‑ка, на место голову! Конечно позовём, а как же! Вашу Днестровскую крепость пора обозначить в официальном документе. Не думаешь?

– Да только об этом и думаю, солнышко. Дай расцелую.

– О, нет‑нет! Всё‑всё‑всё. Ты меня уездил совсем, неистовый. Я хрупкая женщина. Где мои…

Она поискала глазами предметы своего шёлкового английского белья, увидела, подняла. Одни лишь лохмотья. Рассмеялась.

– Ну что, милый, месье Гийома зовём? Ладно, – улыбнулась уже ласково, нежно, но подшутить не преминула: – Ты давай, сбрую свою конскую надевай. А у меня, слава Иезусу, гардероб богатый.

– И всё, поди, чёрного цвета? Так ты едешь со мной на Днестр? Обвенчаемся, дворцы построим. Украину к твоим ногам кину.

– И на кого мы оставим этих? Они мальчишки несмышлёные.

– Это Жигимонт‑то твой несмышлёный? Ну, уморила. Да и, как ты говоришь, Владишек? На русском троне сидел какое‑то время, паршивец. Но на то воля божья была. Так что твои мальчишки матёрые бирюки! Впрочем, права ты. Как всегда. Они ещё очень пригодятся. Хотя бы для развития Малой Польши. Нашего приднестровского, ты это верно подметила, плацдарма.