Лелег
В состояние управляемого медитативного аутотранса, в УМАТ, как Савватиев любил пошутить, он наловчился входить без особых усилий. Ему не требовалось ни позы «лотоса», ни мычания мантр до изнеможения, ни какого‑либо ещё кликушества. Чисто по‑русски: резко выдохнул, сконцентрировался, и… понеслась птица‑тройка по благодатным просторам информационных полей. Там, в этих плодородных сферах, всё обо всём известно. Главное, борозду не портить, глубже лемех вонзить, добротный пласт чернозёма откинуть. Всех жучков‑червячков растревожить, пусть галки, вороны да аисты потчуются, за пахарем следуя неотступно. Особенно Гена любил аистов, это загадочное племя прекрасных лелегов. Когда сия необыкновенная птица являлась, успех был гарантирован. Вот и сейчас: прилетел, уселся и стал громко клювом щёлкать, давая понять, что всё правильно, диагноз подтверждён, исход благоприятный. Удачно волну поймал, соплеменник.
Спустя четверть часа ладонь сделалась ледяной. Геннадий продолжал пристально, по‑прежнему не мигая, смотреть в глаза.
– Жить долго будешь. Но завтра на приём к онкологу. Завтра же! Ещё не поздно. Вовремя он клювом отстучал.
– Кто?
– Лелег, кто ж ещё. Аистиный бог, чтоб ты знал. Под защитой ты теперь. Короче, под общим наркозом удалят, и всё! Забудешь навсегда. Если…
Он вдруг замолчал, содрогнувшись от непрошенно нахлынувших видений, в которых были и гром канонады, и автоматные очереди, много‑много крови. Вещий черногуз в испуге сорвался с места, заметался, потом взмыл в небо и вскоре исчез, растворился в туманной дымке. Майор был бледен, смотрел вдаль и, как понял Геннадий, тоже там что‑то видел.
– Клянусь тебе, капитан. Вернее, товарищ… полковник. Никогда не поверну оружия против. Никогда!
– Полковник?
– Я вдруг отчётливо разглядел, ну, там, куда лелег твой улетел, – понимаешь меня? – погоны с двумя просветами и тремя большими звёздами. Что бы это значило, а, Геннадий Петрович?
– То, что будете долго‑долго жить, товарищ… тоже вроде полковник. Да‑да, именно так!
Савватиев, нисколько не удивившись и по‑прежнему находясь в управляемом трансе, решил «подкрутить» настройку вправо‑влево, детализировать информационную засветку на экране. Действительно, военком, разодетый во всё какое‑то необычное, массивная каска с микрофончиком, портативная рация в руке, камуфляж добротного кроя со множеством кармашков, в которых торчат запасные рожки к автомату, озабоченно расхаживал перед строем офицеров и, размахивая свободной рукой, вставлял ядрёных армейских звезд юл ей.
Гена сразу подумал: не ниже полковника. О чём и сказал танкисту. Но, подкрутив ещё и ещё, как бы увеличивая изображение, увидел, как вместо трёх полковничьих звёзд тускло блеснула одна большая. Военком, или кто там он был в тот момент, густо поливал матерщиной всё и вся, перемежая пламенную речь словами: «Котёл… Дебальцево… Славянск… Иловайск… Саур‑Могила…»
Поскольку тумблер пока не отключили, Гена решительно «подкрутил» ещё, оказавшись воображением глубоко в степи среди россыпей тюльпанов и снующих непуганых сусликов. Это не была донецкая степь, вместо обычных громадин терриконов, видимых за десятки километров, тут и там торчали половецкие бабы. Ненароком подумал, отчего их называют половецкими? Половцам делать больше было нечего, как таскать в свои завоевательные походы огромные каменные изваяния в таком количестве. К тому же их ещё изготовить надо. Тут секрет в другом. Уж очень эти дамочки несоразмерны, ножки малюсенькие, в то время как голова и тулово будто в скафандрах. Может, в скафандрах и есть? Инопланетян работа.
То ли стаи облаков, слепя оперением, проносились над ним по синему безбрежью, то ли это были обожаемые красавцы лелеги, или как их на Украине ещё называют, черногузы. Сам верхом, в одной руке поводья, перед ним симпатично шевелящиеся ушки коня, трепыхающаяся под степным ветром грива необыкновенного кремового цвета, под ним роскошное седло. Другая рука вольготно лежит на рукояти сабли, и сам себе под нос мурлычет: «Дзвонь, дзвонь, дзвонь, дзвонечку, муй стэповий сковронэчку». Бр‑р‑р! Это что за колдовщина в голову пролезла? До слуха доносился топот копыт целого табуна. Оглянулся. Мать моя, прекрасная леди! Несколько сотен великолепных всадников, у каждого за спиной… крылья!
Подумав, что лишку переусердствовал, принялся спешно крутить обратно, к родным терриконам. Такие блуждания хоть и завораживают, однако не всегда безобидны. Как говорят мудрые: если долго смотреть в бездну, она потянет к себе. И черногузы не помогут. Но бог миловал. Опять возник военком на каком‑то своём будущем поле боя, его эта звезда неимоверных размеров. Уходим подобру‑поздорову!
– Слушай, танкист, а ты в генералах мне привиделся. Тому и быть.
Вернувшись, бывший дважды капитан Савватиев устроился в гарнизонное квартирно‑эксплуатационное управление, знаменитое на их полигоне КЭУ, там имелась вакансия врача по гигиене труда. Серьёзная должность, под стать самой организации. Из опального войскового врачишки Геннадий Петрович перепрофилировался в грозу коммунальных объектов, предприятий военторга и общепита, имеющих функциональные подразделения не только в городе, но и на всех площадках.
В прекрасный летний день командиру войсковой части, того вертепа, где склоки, «скука и обман, с которых начал я роман», доложили, что прибыла некая комиссия, агрессивно настроенная, уже разнесла в пух и прах офицерскую столовую, гостиницу, теперь они направляются в штаб. Полковник тут же распорядился вызвать замполита, зама по тылу, начальника ИТС[1], начмеда, кого‑то ещё. Подумалось невзначай: жаль, нет фельдкурата[2].
Комиссия – это были инженер по технике безопасности, представитель профкома и санитарный врач Геннадий Петрович Савватиев. Председатель комиссии – молодая, приятная во всех отношениях женщина, однако строгая, как министр нравов. Ворвалась в кабинет без стука, будто не полковник, а она тут хозяйка, уселась в командирское кресло и давай поливать из крупнокалиберного пулемёта. Замечаний по проверке набралось на несколько машинописных страниц.
Когда прибыли замы, полковник стоял перед дамочкой навытяжку, весь пунцовый, трепетный, униженный. Он знал страшную кармическую тайну: дамочка была очень доброй приятельницей одного высокопоставленного начальника из созвездия генералитета, который не ведал, что такое жалость. Зампотыл, увидев полковника с лицом побледневшего мавра, а за столом ухмыляющегося своего личного врага, доктора Савватиева, по свежей памяти бывшего в курсе всех неблаговидных дел в полку, стал хватать ртом воздух.
[1] Инженерно‑техническая служба.
[2] Фельдкурат – священник при армии.
