Лелег

Служба ратная шла чередом. Старички увольнялись, разъезжались по домам, приходили новые, всё такие же крепыши. Бегали в самоволки. Некоторых, как водится, подкарауливали колхозные ревнивцы. Но масштабных баталий не случалось. Наступала зима. Длинная, бесконечная, нудная. В посёлок стали наведываться ненцы‑оленеводы. Мучимые длительной трезвостью, они на упряжках подкатывали, минуя родню, к сельпо и от души затаривались водкой. Некоторые прямо у магазинного крыльца выпивали по бутылке и падали в нарты без чувств. Бедные олени, голодные, предоставленные сами себе, таскали их, бесхозных, по посёлку. Иные забредали в тундру, чтобы добыть из‑под снега ягель. Пьяные погонщики дрыхли без памяти, отпугивая сивушным храпом снующих тут и там песцов.

Ненцы – народ выносливый и к морозам устойчивый. Могут спать прямо в снегу, никакая метель не страшна. Однажды пограничный наряд наткнулся при обходе на тело, почти заметённое. Стелилась позёмка, подмораживало. Впереди идущий просто об него споткнулся, а то и не заметили бы. Начальник заставы в тот вечер лично разводил наряд. Когда солдат‑пограничник от неожиданности выругался, капитан поспешил подойти и удостоверился, что в снегу человек. Никто не сомневался, что откапывают труп. Сугроб раскидали, пограничник склонился над телом. Старик, седой, без шапки и признаков жизни. Наклонился ниже, на всякий случай пощупать пульс. Вдруг старичок, издав боевой клич, вскочил, прочно раскорячился на искривлённых конечностях, выхватил из‑за голенища пима нож, ткнул бойцу в живот и мгновенно растворился в темноте, ещё больше сгустившейся от метели.

Куприянчук, опешив от подобного макиавеллизма, стал беспорядочно палить вдогонку из пээма. Да куда там! Хорошо, недалеко отошли от заставы. По рации вызвали гэтээску. Дежурный немедленно доложил о случившемся в отряд. Из Архангельска выслали самолёт. Все кинулись готовить посадочную полосу. Зажгли костры и постоянно подливали в огонь солярку. Божок прислал своего врача и бульдозер. Разровняли сугробы. Через три часа «АН‑2» уже подруливал к гэтээске, в салоне которой лежал на носилках бледный, как полярный сполох в небе, но живой солдатик, над которым колдовал доктор от ракетчиков. В Архангельском госпитале бойца квалифицированно прооперировали той же ночью. Через две недели вернулся в строй и честно продолжал выходить в наряды по охране государственной границы.

Когда раненого отправили, Куприянчук поднял заставу в ружьё, велел прочесать посёлок с праведной и благородной целью найти бандита во что бы то ни стало. В первой же избе, где проживали оседлые ненцы, косоглазого злодея обнаружили спящим на оленьей шкуре в углу под умывальником, куда уложила после распития очередной горькой бутылки старуха‑хозяйка, Анка Белая. Такая же проказница и бестолочь. Вообще ненцы, ударяясь в осёдлость, моментально деградируют. Не могут они не мигрировать по тундре, выпасая оленей, отыскивая новые пастбища, ставя чумы, добывая зверя и уплетая сырое мясо. Ещё они обожают во время забоя пить свежую кровь. Там, в тундре, они прямо‑таки божества. Всё у них по уму, весь уклад наработан тысячелетиями. Рациональный, целесообразный. А вот в посёлке…

Анку Белую так же находили в сугробе. Тогда родственники её возвращались из соседней деревушки Кия, где производился забой колхозного стада. Как раз в конце октября. Олени вдруг стали. Ненцы осмотрелись и обнаружили сугроб со старухой. Обледеневшей и ничем не отличающейся от вмёрзшего в песок бревна. Бросили её в нарты и, причитая, повезли домой. Один из родственничков на бревне примостился верхом. Дома с грохотом свалили в сенцах. Сами за стол уселись, настрогали оленины, наложили в миску квашеной камбалы и принялись пить за упокой вновь преставившейся рабы божьей Анны. Пили час, два. Вдруг распахивается дверь, на пороге эта самая раба. Мокрая, злющая, и ну кричать:

– Ах, вы! В моём доме и без меня водку пьянствуете? Вот я вас!

И схватила кочергу. Это было лишним. Родня, обезумев, кинулась прочь, оставив недопитыми несколько бутылок. Вот счастья‑то Анке Белой привалило. Любила она водочку больше всего на свете. Белой прозвали за то, что, сколько помнили, ни разу не видели с тёмными волосами. Она, наверное, с рождения уже седой была. Здесь ведь всё белое, у моря студёного.

Когда пограничники ворвались в избу, старуха испугалась и убежала. Спряталась, как обычно, в собачьей конуре. Куприянчук встряхнул разбойника, стал выпытывать: что ж ты, сволочь, солдатика нашего ножичком пырнул? Тот отмахнулся, ещё обиделся на грубое обращение.

– А какого чёрта с ружьями накинулись? Я что, мешал кому‑то? Спал себе, горя не знал. Сами первыми напали, а теперь ругаетесь. Ты не шуми, начальник, иди обратно.

Ну, всыпали деду малость. А что ещё? Так и ушли. Слава богу, солдат жив‑здоров остался.

Вообще жизнь у ненцев короткая. На севере, что ни на есть крайнем, долго жить невозможно. Здесь и земля вращается медленнее, энергии космоса не хватает местному люду. Поэтому взрослеют дольше. Идёт на вид мальчишка, пацан. Поинтересуешься, а ему уже около тридцати. Зато после ненцы сразу стареют. В сорок лет перед тобой беззубый и почти седой дедуля. А тех, кому за пятьдесят, и не встретишь. Советская власть пыталась с этим как‑то бороться, насильно внедряя в тундру социализм, народное образование и бесплатное здравоохранение. Получалось наоборот. Всеобщая грамотность – достижение огромное, ничего не скажешь, но принесла ли она пользу здесь, в Заполярье? Детишек насильно вывозят от родительских чумов, заталкивают в интернаты. Сразу начинают болеть: туберкулёзом, ревматизмом, вшивеют. Моментально обучаются курению, пьянству и блуду. Как приходит осень, в тундре прямо‑таки охотничий сезон на детей оленеводов. Услышит кочевье вертолёт, и сразу чад прятать. Кто не успел схорониться, отлавливают. Нужна ли оленеводу такая грамота? Ему бы организм покрепче, движения побольше, за оленями бегать, а не за партой сидеть. В тундре многое умение надобно, которому в школе не учат. Вот и получается, и не учёный, и не тундровик. Тропы оленьи не по буквам читаются.

С медициной такая же несуразность. В тундре возможна стопроцентная диспансеризация? Разве за каждым угонишься? Лечат бедолаг принудительно, прививки делают. А надо ли? Природа – главный их доктор. Оленья кровь. Квашеная камбала. А главное – движение и ещё раз движение. В осёдлости ненец недолгий жилец. И самое страшное – пьянство. У тамошнего народа нет устойчивости к алкоголю. В их организме спирт чужак. Разрушительное действие его ужасающе. Это в нас, европейцев, природа вживила соответствующие ферменты и антитела. Нам водка – что вода. А ненцу – смерть. Срок его жизни с момента рокового пристрастия – год или два, от силы три. Либо сам умирает, либо гибнет по глупости.