Лелег

Получили сполна, некоторые лишились должностей и в свете новых перемен подались в демократы, на вольные хлеба. Дамочка прониклась к доктору глубоким уважением, граничащим с платонической симпатией. Она бы и влюбилась, но уж очень грозен был её негласный папик, генерал, державший в узде политотдел и тыловые службы, дай бог ему здоровья на долгие годы. Савватиев таких уважал.

Шло время. Надо было начинать задумываться о будущем. Супруга молчала, зная характер, но приступы уныния скрывать от мужа становилось ей всё труднее. Да и самому набрыдло прозябание в условиях закрытого города, отгороженного от цивилизации системой секретности с колючей проволокой. Морозы под сорок, продуктовый вечный дефицит, короткое лето.

Геннадий между делом и досугом перелечил всех сотрудниц КЭУ, и его полюбили чистосердечней, чем иных. В знак особого расположения внесли в список на квартиру по замене в одном из регионов, куда после увольнения обычно уезжали офицеры с семьями. Предложили три варианта: Гомель, Архангельск и некий городок Рыбница в Молдавии. На последнем они с женой обоюдно‑согласно остановились. Жилищная комиссия, учтя сие пожелание, торжественно вручила ордер на двухкомнатную квартиру в роскошном современном доме на самом берегу Днестра.

Через две недели Гена с Еленой своей прекрасной и семилетним сынишкой вылетели из Архангельска прямым рейсом в Кишинёв. От аэропорта молдавской столицы до Рыбницы домчались на такси за пару часов, влюбившись буквально с первого взгляда в красоты природы и невероятно насыщенную высокими частотами энергетику. В людей влюбиться ещё предстояло. На первых порах это было весьма неодносложно. Равно, как и ужиться отставнику в Одесском округе, о котором наивно мечтал военный комиссар Пролетарского района. Сорок восьмая параллель! Самая таинственная из параллелей. Приднестровье, Донецк, Ростов, Сталинград, Запорожская Сечь, Одесса, Орлеан, Вашингтон, Ньюфаундлен – всё она. Мишель де Нострдам, пророк на многие столетья, в ней видел символ очищенья от мракобесия людского, возобновленье шествия Святого Духа на север – к Варшаве, Киеву, Москве и далее, к Аляске, например…

Когда проезжали Дубоссары, обычно болтливый таксист вдруг умолк. Елена прижалась к сынишке, обхватила его за плечи. Заметив это боковым зрением, Геннадий сам посерьёзнел. «Волга» мчалась вдоль длинного каменного забора, выбеленного извёсткой. Чёрным по белому мелькнула надпись: «Национализм не пройдёт»! И тем же чёрным цветом огромный серп‑молот. Они кое‑что слышали из новостей о произошедших в Дубоссарах столкновениях. Горбачёв тогда прямо с телеэкрана, транслирующего узаконенную говорильню, когда подали записку, которую Михаил Сергеевич тут же во всеуслышание озвучил, гласность ведь, заявил, что ничего, мол, страшного, на месте разберутся. Позже Савватиев узнает, что в этом самом «на месте» пролилась первая кровь, от рук националистов погибли приднестровцы.

В мрачном настроении проскочили последние дома, и вновь луговая пастораль принялась веселить. Около простенького хуторка привлёк внимание колодец‑журавель. Неподалёку на лугу в блестящих под солнцем лужицах‑озерцах деловито бродили собственными персонами господа Лелеги. Лягушек добывали. Когда подкатили ближе, оказалось, что колодец не журавель, а весёлый их сородич. «Вот и он, красавец мой напророченный», – прошептал Геннадий, невольно предаваясь возвышенному восторгу.

Будучи на полигоне ещё, он в центральной библиотеке накопал информацию про это загадочное племя, которое жило широко, отличалось гипертрофированным свободолюбием, за которое билось насмерть со всякого рода нечистью. Однако против римлян устоять не получилось. Половину лелегов захватили в рабство, другие ушли с Балкан, очевидно, надеясь укрыться за Траяновом валом, возводимом на левом берегу Днестра. Но там кипели свои первобытнообщинные страсти, лилась кровь, кто‑то кому‑то чего‑то доказывал, небеса падали ниц, расплющивая в коровью лепёшку мыслящую цивилизацию. Что оставалось благородным лелегам? Рассеяться по всей сорок восьмой параллели, на волшебных просторах которой со временем превратиться в чудных аистов, чтобы по велению небес на протяжении веков контролировать, заодно кармически опекать народонаселение Молдавии, Украины, Белоруссии. Много кого ещё.

Так всем захотелось вдруг пить! Таксист почувствовал общее настроение, притормозил.

– Ну что, гости дорогие, испробуем нашей молдавской водицы? – рассмеялся он задорно и первым поспешил ухватиться за цепь, нагнул шею черногузу так, что красный клюв скрылся в шахте колодца.

Улыбаясь, каждый по очереди приложился к ведру. Вода ледяная, кристально чистая, вкусная. Подошла маленькая девочка, годиков пять, деловая такая, с ведёрком. Черноокая смугляночка, красавица, глаз не оторвать. Гена, восхищённый необычной красой дитяти, решил помочь, подтащил книзу цепь, ухватил колодезного аиста за клюв, наклонил. Ему вдруг захотелось глянуть в колодец. Он перегнулся через край бетонного кольца, проследил, как ведро хлюпнулось об воду, как заиграли небесные блики. Он дёрнул цепь кверху. Полное ведро быстро стало подниматься. А внизу возник бурун. И вдруг разверзлось пространство, заполнилось грохотом разорвавшегося снаряда, огромный столб воды взметнулся к небу. И снова душераздирающий вой летящего смертоносного металла. Гена в ужасе отшатнулся.

– Ты что, милый? – не в шутку встревожилась Елена.

– Где Арсений? – невероятно побледневший, ухватил жену за руки. – Где сын?

– Так вон, смотри, – она прижалась, обняла нежно.

Сынишка, успев промочить ноги, подкрался к аисту и настойчиво пытался погладить по спине. Птицы не разлетались, но и не подпускали. Отойдут важно на метр и снова клювами жижу луговую баламутить.

– Всё хорошо, дорогой? – супруга заглянула в глаза мужу. – Что‑то увидел? Мне таксист только что рассказал, если в колодец долго смотреть, можно разглядеть звёзды.

Наполнив девочке ведёрко, Гена перевёл дух. Потом неожиданно столкнулся взглядом с таксистом, тот ухмылялся. Не задорной была ухмылка, глаза излучали нечто потаённое. В тот момент не хотелось думать, что оно, это нечто, есть зарождавшаяся на весёлой молдавской земле русофобия, умело подогреваемая человеконенавистническими политическими структурами по‑чёрному враждебного Запада.

Оказалось, Рыбница уже не просто Молдавия, а то самое Приднестровье, о котором поминал Сашка Писалёв. Это было для них внове. Как и возникшая в центре Евразии вскоре после их отъезда новая страна, новая Россия, федеративно унаследовавшая от развалившегося глиняного колосса взамен дутому пролетарскому интернационализму очередное смутное время, ненависть и презрение брошенных на произвол бывших сестёр, братьев, так и не успевших вдоволь пресытиться её священной кровью.

Приднестровская Молдавская Республика, юго‑западный российский форпост, была ещё мало знакома непосвящённому обывателю. Узкая полоска днестровского левобережья, как и в Средние века, оказалась в агрессивно настроенном окружении. Но отнюдь не забытая Святым Михаилом, архистратигом воинства Христова, небесного и земного.

Вечером, ещё было светло, Геннадий возвращался со службы, как всегда голодный, уставший, в меру сердитый. На нём ладно сидела «афганка», полевая форма советского образца, из‑под куртки между лацканами рябчиком пестрела десантная майка с голубыми полосками. Он уже месяц руководил медицинской службой гвардейского батальона. Дел было невпроворот. Приднестровье ускоренно создавало собственные вооружённые силы в условиях всеобщего дефицита и саботажа со стороны молдавских правительственных структур, находящихся под влиянием агрессивного Народного Фронта, принявшего курс на воссоединение с Румынией. Гвардия готовилась к будущим боям. В том, что они через недалёкое время грянут, никто не сомневался.