Лелег
– Ну? Вдвойне молодец, Гончаренко. Сразу после боевых и займёмся оформлением документов. Я очень рад.
– Спасибо. Как Вы думаете, разрешат жену с собой взять?
– Вот это новость! Да разве ты женат?
– Пока нет, но…
– А, понятно. Оксанка‑то согласна?
– Вообще‑то ещё не писал, но, думаю, поедет. Куда мы друг без друга? И так вон, два года порознь. Извелись оба.
– Счастливые вы, ребятки! Даже завидую.
– Чего мне‑то завидовать? Вы сами вроде как… Ну… Провожала же вас дочка председателя?
– И ты прав, чёрт побери! Прав, дружище! Ну‑ка, подъём, гвардия! – закричал он вдруг так задорно, что Петя расхохотался.
Тем временем бойцы проснулись и сами построились, без команды.
– Ну что, в путь? Может, песню? А, Гончаренко? Запевала у нас есть?
– Найдётся, товарищ майор. Эй, Коробков! Давай строевую.
Коробков, небольшого роста, коренастый, весь в веснушках, растянулся губёшками от уха до уха, как будто всё это время только и делал, что с нетерпением ждал заветной команды, даже притопнул от удовольствия, задорным, неплохо поставленным тенорком принялся молодцевато разгонять подкравшуюся тоскливость:
– «У солдата выходной, пуговицы в ряд, ярче солнечного дня золотом горят. Часовые на посту, в городе весна. Проводи нас до ворот, товарищ старшина, товарищ старшина».
Отделение, навьючившись, выдвинулось на марш. Бойцам ничего не оставалось, как в один голос, с таким же задором подхватить:
– «Идёт солдат по городу, по незнакомой улице, и от улыбок девичьих вся улица светла. Не обижайтесь, девушки, но для солдата главное, чтобы его далёкая, любимая ждала».
И грязь, что чавкала под сапогами, и кочки, через которые надо было перепрыгивать, и куропти, сновавшие туда‑сюда перед самым носом, всё казалось в этот миг замечательным, родным. Так протопали с полчаса. По спинам стекал пот, лица раскраснелись, носы усиленно сопели. Вымотались. Замполит спотыкался на каждой кочке. Гончаренко пытался отобрать у него вещмешок, но майор ни в какую, упорно тащился, замыкая строй. В конце концов, до того обессилел, что начал чаще других падать. И у бойцов ноги не держали. Решили сделать ещё один, короткий привал. Закурили. Неплохо было бы анекдотец травануть, подумал Петя, но как ни пытался, ни одного не мог вспомнить. Словно заклинило в голове.
В это самое мгновение возникло привидение, по крайней мере, все так вначале и подумали. Пара запряжённых в нарты оленей с рогами чуть ли не до неба, в нартах дед, облачённый в малицу, на ногах длинные до самого пояса пимы[1], на поясе огромный нож, обязательный, как у абрека, атрибут. Седой, глаза раскосые, маленький, свирепый. Чуть ли не наехал полозьями на одного из бойцов и стал громко ругаться. Солдаты окружили, принялись подкалывать.
– Эй, дедуля, не видел случайно где‑нибудь поблизости такое большое, похожее на тюленя или на кита?
– Хочешь, научим материться по‑русски?
– Ха‑ха‑ха, – грубый солдатский хохот пугал оленей, те порывались бежать. Старик с трудом их сдерживал и продолжал размахивать хореем, изрыгая бранные слова на родном ненецком языке, смысл которых был понятен без перевода.
– Всю тундру мне изгадили, песцы облезлые! Где олешек пасти? Куда ни сунься, всюду ваши ракеты валяются. Тьфу!
– Постой, дед, где, ты говоришь, ракеты?
– Где‑где! Вона там, – он указал рукой несколько в сторону от того направления, в каком двигались подрывники.
Надо же, чуть не сбились. Пришлось бы ночевать. Замполит подошёл к упряжке и очень вежливо заговорил:
– Спасибо Вам, уважаемый, за информацию. Не сердитесь. Мы люди подневольные. Приказывают – исполняем. Закурите? Ребята, угостите товарища.
Видя, что с ним обращаются на «вы», старик смягчился, но продолжал ворчать. Ему протянули сразу несколько пачек, выбирайте, мол, товарищ ненец, не жалко. Дед потянулся к одной, закурил. Гончаренко предложил взять сигарет с собой и достал из НЗ две нераспечатанные пачки. Хозяин упряжки дар принял охотно, наконец улыбнулся.
– Мне бы, солдатики, ещё зажигалочку. Есть лишняя?
– Есть, есть, дедушка, – бойцы уже просекли, что и оленей, и нарты вместе с погонщиком можно арендовать, потому не жадничали.
Старику вручили и зажигалку.
– Дедушка, а ты нас не подвезёшь до тех ракет?
Он сразу, как только подъехал, понял, что люди на последнем издыхании, и сам хотел предложить. Жалко стало солдатиков. Но они вздумали насмехаться. Щенки! Очень рассердился. Решил в отместку сам над ними поиздеваться.
– Однако, мои олешки устали мало‑мало. Вы уж на себе, ребятки, на себе. Мне по делам надо, однако. Некогда. Вона, туда пойдёте. Там они и лежат. Километров семь, однако, ещё.
– Эй, дед! А мы как же? Помирать тут? А ну, разворачивайся. Не то будет тебе сейчас «однако».
– Отставить! – замполит осадил парней, отошёл в сторонку с Гончаренко, посовещаться, как бы это уломать оленевода, чтобы помог довезти хотя бы взрывчатку, поскольку пилить ещё семь километров навьюченным ему совсем не улыбалось. Как, впрочем, и остальным.
– Давайте предложим тушёнки. Банок пять, думаю, хватит. А можно и десяток. Что её жалеть? Зато дальше двинемся налегке.
– Сами‑то потом что есть будем? Народ голодный уже.
– Курятину с водой.
– Откуда курятина? Ты чего, Пётр?
– Это по‑нашему, по‑солдатски значит покурить, водичкой запить.
– Ну, курятину так курятину. Действуйте, товарищ сержант.
Дед пришёл в отличное расположение духа. Тушёнка, мечта оленевода. Быстро нагрузили нарты. Гончаренко посоветовал ехать с дедом, на что майор с превеликим удовольствием согласился, и вскоре упряжка исчезла за кустами. Бойцы налегке рванули следом. Минут через сорок – пятьдесят уже закладывали в боковухи взрывчатку. Старик‑ненец деловито подсказывал, как удобнее закладывать, как будто занимался этим всю жизнь. Оказалось, ему и спешить никуда не надо.
[1] Пимы – ненецкая обувь, своеобразные сапоги‑чулки, сшитые из оленьего камуса.
