Луна в Близнецах

Они примостились на маленьком диванчике в углу мастерской. На компактном сервировочном столике стояла бутылка вина Шато Л’эванжильи и небольшая вазочка с клубникой. Единственная свеча освещала скромный интерьер мастерской художника. Дорогое вино откровенно не вязалось с обстановкой холостяцкого жилища. Причудливые тени беспорядочно стоящих полотен отражались на противоположной стене, словно декорации, расставленные на старой дощатой сцене. Балетный станок вдоль стены по‑хозяйски делил этот белый экран в соотношении один к четырём. Высокие потолки были нынче в моде, в Питере эти старые квартиры называли «сталинками». Хозяйка квартиры, бывшая балерина, наведывалась сюда крайне редко по той простой причине, что давно уже проживала в Австралии. Сонечка не отрывая глаз смотрела на верхнее пламя, которое сквозняком клонило в сторону широкой деревянной лестницы, ведущей на второй этаж. В дальнем правом углу возле французского окна сиротливо расположился старинный инструмент, на крышке которого даже с противоположного конца комнаты можно было разглядеть приличный слой пыли. Женщина рассеянно обвела взглядом это заброшенное жилище, улыбнулась краешками губ.

– Сатурн, – еле слышно произнесла София будто сама с собой.

– Что?

– Да, это не простой возраст, – повернулась она к Леонардо, привычно откинула назад прядь светло‑каштановых волос.

– Тебе не дашь, ты всегда молода, как утренняя роса, – обняв любимую в ответ, он ещё теснее прижался к её плечу.

Сонечка лукаво посмотрела на Леонардо, тот был младше её на десять лет. Возраст не мешал оставаться ему прежним ребёнком, смотревшим на мир широко раскрытыми глазами, наивным, не перестающим удивляться. Она осознанно принимала эту игру, помогающую ей оставаться на поверхности океана жизни.

– Отведи меня наверх, – попросила женщина, показав взглядом на лестницу.

– Она ещё не готова. Потерпи немного.

– Но ты обещал.

– Я сам тогда не знал. Появились новые мысли. Подожди ещё.

На втором этаже под крышей Леонардо писал свою мечту. «Это картина всей моей жизни», – как‑то признался он Софии, пообещав показать полотно. И было это ровно год назад – в прошлый день её рождения. Сонечка была уверена, что с тех пор он не поднимался по этой лестнице. Она не однажды предлагала навести порядок в его жилище, но каждый раз слышала молчаливый отказ, или он переводил разговор на другие темы. Постепенно женщина забыла об этой картине, но сейчас их прежний разговор так чётко проступил в её памяти, что она не смогла удержаться.

– Ты забыл о ней! Когда последний раз ты поднимался по этой лестнице?

– Давай выпьем за тебя! – художник легонько коснулся её бокала своим, уткнулся губами в маленькое мягкое ушко и полушёпотом пропел: – Гаянэ ты моя, Гаянэ.

Вино было необычайно вкусным с ароматом спелых ягод и дубовой коры.

– Я такого ещё не пробовала. Откуда оно у тебя?

– Я закончил зимний пейзаж, подарили.

Женщина наморщила нос.

– Как мне его жаль. Я так не хотела с ним расставаться. Очень светлая была картина. Если бы там было лето, я бы подумала, что это Моне.

– Почему была. Она и сейчас есть, только радует другие глаза. У нас с тобой ведь ещё весна, правда? Зима наступит не скоро.

– Я думала, что эта картина будет на выставке.

– Она и будет. Просто её заранее купили. Ты помнишь, как я встретил тебя на выставке?

– Да, прошло три года.

– А мне кажется, что мы познакомились вчера.

Сонечка удивлённо посмотрела в его синие глаза.

– А мой портрет, где он? Тоже на выставке?

Она, казалось, застала его врасплох. Леонардо помрачнел.

– Нет! Его купили! Один иностранец, англичанин, кажется.

Повисло неловкое молчание.

То было полотно размером в один квадратный метр с названием: «Испанский танец». На картине Леонардо изобразил Софию в пол‑оборота, танцующую фламенко. Волосы танцовщицы собраны в тугой жгут и уложены венчиком на макушке. Тёмные пряди заметно оттеняют бледную прозрачную кожу лба, художник намеренно изобразил их иссиня‑чёрными, чтобы подчеркнуть настроение и глубину танца. На Софии чёрное бархатное платье с глубоким вырезом на спине, затянутое красной шнуровкой на талии. Алый атласный из оборок шлейф зажат между запястьями высоко поднятых над головой рук с устремлёнными вверх растопыренными пальцами. Кроваво‑красный цветок у основания шеи и взгляд‑ультиматум, манящий, приковывающий внимание, выдающий фееричную экспрессию женщины. Это полотно – как стоп‑кадр: монолог, вызов, откровение. Леонардо считал его лучшим своим творением. И если бы ему суждено было родиться только для того, чтобы написать эту единственную картину, этого было бы уже достаточно. Картина оказалась роковой для него. Она высосала Леонардо по каплям, не давая покоя его воспалённой душе ни днём, ни ночью. После неё художника так не вдохновляла ни одна работа. Он стал писать на заказ, забыв дорогу на второй этаж. Его жизнь словно разделилась на до и после. Впервые картина была выставлена в центре Петербурга в «Манеже» на Исаакиевской площади. И в течение полугода Леонардо одолевали настойчивые звонки с предложениями купить полотно. Но портрет был обещан Сонечке. А три месяца назад в мастерскую явился неожиданный гость – мужчина неопределённого возраста, англичанин. Он предложил автору сумму, которой бы хватило на всю оставшуюся жизнь. Квартира‑мастерская была съёмной, а выражение «художник должен оставаться голодным» давно потеряло свою актуальность. Леонардо сдался.

Иностранец говорил на чистом русском языке, был учтив, сказал, что у него давние связи на таможне и что Леонардо может спать спокойно. Но после того, как картина покинула мастерскую, у её создателя не было ни одной спокойной ночи. И дело было вовсе не в том, что его мучило чувство вины перед Софией. Просто жизнь сама по себе потеряла всякий смысл, и былое вдохновение, казалось, навсегда покинуло эту обитель.

Сонечка, не сказав ни слова, встала и направилась к выходу. Мужчина остался неподвижным. Он сидел, уставившись в то место, где ещё недавно стояла картина. А в голове Леонардо заезженной пластинкой вертелась старинная французская мелодия. Он даже не заметил, как за Софией закрылась входная дверь.

 

* * *

 

– Мама, это ты? – голос Татьяны вернул Сонечку к действительности.

– Да, как у тебя дела? Ванна свободна?

– Нормально. Всё хорошо. Там мало горячей воды.

– Я немного устала, – чуть слышно отозвалась мать.