Майами в Туркестане

Столь скабрёзный позывной имели эмблемки войск связи. Например, общевойсковая: сижу в кустах и жду героя; водительская: хочу летать, но тянут яйца; на петлицах связиста «мандавошка» – по мне не обидная. А стажёр из училища называл эмблему связи «пчёлка». Символика связиста мне нравилась: призванная дрожать врага красная звезда на расправленных крыльях в центре, и радиоволны вразлёт. Жёлтые литеры СА сочетались с чёрными погонами, петлицы с золотистыми эмблемами рода войск, а шеврон вообще как своеобразный герб Войск Связи…

Погоны по уставу – по кромке с наложением на фабричный фальшпогон. На левом рукаве отмером от плечевого шва, равным двенадцати сантиметрам – или высоте военного билета – шеврон. Петлицы на лацкан по нижней кромке ворота. Пуговицы шинели стопорились сапожным гвоздиком сквозь ушко, они служили украшением, а чаще прочего подходили за свою блёклость в качестве повода к получению внеочередного наряда. Сплюснутая как после удара по лбу солдатская кокарда украшала форменный треух, многими, в том числе и мной, соразмерно ушитый в подкладке, чтобы не вращаться на стриженом черепе от каждого резкого движения или дуновения ветра.

Как хохма: Чумаков Олег мучился с шайбой шестидесятого размера. Формовал, стягивал подкладку и ушивал, ибо ушанка висела как сковородка на тыне – «кругом» не выполнишь без оказии. Шапку ему выдали соразмерную, но сорвали на первой неделе. Мычал боец так: сидел, мол, в общем туалете, отваливал домашние харчи, а некий залётный вояка рванул её с головы. А пока натягивал портки, от вора след простыл! Старшина роты провизжал, что не может просеря служить без головного убора – так как должен отдавать честь – и выдал бойцу шайбу не востребованных размеров! Краниолог из меня никакой, но даже войска связи не имели таких громадных голов, и на череп какого боскопа шили головной убор непонятно…

К слову, обсмеивался случай, как один дергач рванул с духа шапку и припустил стрекача, а позже вместо лавровой солдатской кокарды рассмотрел офицерскую звезду в овале из золотых лучей… Тени своей потом шарахался…

Молодые солдаты крутились у зеркал, рассматривая боевых самцов, возрощенных своим рабоче‑крестьянским родителем. Каждый мог топить вражеские корабли в пятнадцатикопеечном игровом автомате, стрелять зверушек в тире – бойся же, враже, «советской военной угрозы!» В каждом пятая группа крови, косая сажень в плечах, челюсти скоблёные, черепа как яблоки вощёные и тела упругие как рессора трактора Беларусь, но зеркала отражали лишь тощие мослы, как тушки кроля на мясном привозе!

В декаду истощалые донельзя солдаты страны советов подгоняли костлявые очертания под статный рельеф обмундирования, которое размером больше, чаще всего, и как не утяни складкой на спине, пучилось мешковиной от первых телодвижений. К прочему, званый «деревяшкой» поясной ремень из линолеума требовалось препоясывать истолько туго, что трещали кутикулы, если было желание просунуть ладонь… А потом грызи болящие заусенцы?!

Так безликая масса обличалась в легко распознаваемый армейский гардероб со знаками воинского различия на парадных мундирах и хэ‑бэ. Распашные сермяжные рубахи повседневного ношения попадались в трёх оттенках. Лучшая горчичного цвета «песочка» приятна наощупь и в комплекте с нательным бельём достаточно тёплая в зимнем климате юга. Другие образцы медного и оливкового оттенков звали «стекляшками». Согласно артикулу хлопчатобумажные («хэ‑бэ» выдернуто отсюда), но всё же отличались добавками изрядной доли синтетических волокон. Стекляшки отливали едва уловимым глянцем, пока новые, не теряли упругости от частых стирок, не снашивались дольше и выцветали как будто бы меньше…

Обмундирование должно быть подписано. Я овладел почерком на редкость каллиграфическим, потому многим пришлось расписывать форму. Что не трудно или зазорно. Писать требовалось фамилию, инициалы, номер военника и порядок номера роты. «Писать» – косноязычно, правдивее – «травить»: макаешь спичку в концентрированный раствор хлорки и мелким штришком выводишь символ. Быстро сохнущая хлорка вытравливает подкладку до белизны пшеничной крупчатки, контрастируя на внутренней стороне униформы до полного износа. Никакая стирка такую надпись не уничтожает. Если в спешке учебной тревоги спутаешь, натянув чужое – огреха невелика! Позже легко можешь найти даже пропажу, когда твоё исподнее прихватят отнюдь непреднамеренно. Было порой такое воровство, осмелюсь доложить, и довольно часто…

Премудрость травления преподал Бояркин. Пиваваренок шнырял по одному ему известным делам, забегая в бытовку малость продохнуть, по всей видимости, и поделиться тонкостями пришпиливания гигиенической прослойки ткани на вороте гимнастёрки. Ситец складывается в два‑три слоя и наживуливается по длине ворота крупным стежком. Такую доработку ворота практиковали для защиты шеи от опрелостей или воспалений кожи, получаемых от вечно замусоленного потожировыми фракциями подворотничка. Подшиву часто меняли и ежедневно стирали – за день её могли ухайдакать на выброс....

Искусством мелкой смётки солдат овладевал с недели до месяца борьбы с иглой. Набив руку, действие нарастало привычкой, подшиве уделялись считанные минуты. К концу учебки бойцы шпилили материю столь искусно, что стежка снаружи и ужима не было видно – ровная без признака шитья полоска. Отработанный подворотничок просто так не выбрасывали, и чаще всего применяли для глянцовки навакшенных кирзачей – всё в дело…

В первую очередь начальство смотрит сапоги: упрёк, если не чищены, стёрт каблук, портянка не заправлена в голенище! Мотать портянки не умели многие городские – этой премудростью я был не в их числе, хотя числился горожанином. Моя старшая родня мужского пола служила в армиях солдатами, большинством жили в деревнях, были печниками, плотниками и на мышей охотниками, потому сапоги таскали не снимая. Можно сказать, спали в них, зело по нетрезвой лавочке… Оставаясь и в мирное время как на войне. Мужики прекрасно понимали, за пределами городской черты лучше нет «русских носков». Прадеды крутили онучи под лапотки, деды обмотки, я же сызмальства наблюдал, как отец опутывал голеностоп суконкой, как её берёг, стирал, сушил. Не совсем, как требовалось в армии, но смысл один – ноги сберечь. Этот опыт я и применял…

Портянку не скомкаешь и в туфлю не сунешь как носок вонючий. Сушили естественным проветриванием: мотали вокруг голенищ, и оставляли на ночь возле табурета. Есть в армейском быту такое понимание: сапоги надо готовить с вечера, чтобы утром надевать на свежую голову…

Намотка портянок премудрость невеликая, отнесись халатно – ноги собьёшь в кровь, не заметишь как. Мозоли и прочие панариции – в Азии это встряска для северного иммунитета. Иная ссадина быстро зарастает, однако чаще набухать или гноить начинает – лечить не перелечишься. Кожа грубеет, пархатой становится. Свежая суконка – есть наиглавнейшая потребность каждого красноармейца!

А как не вспомнить сакральную бляху, натираемую в каждую свободную минуту, каждый перекур и перерыв в занятиях? Знакомый ветеран куликовской битвы звал её прягой, кстати. Пазы и шероховатости звезды выводили гвоздём или швейной иглой, плоскость затирали кошмой, сдобренной зубной пастой, либо абразивом ГОИ. Камень крошили на обрывок войлока, и всё должное радовать острый глаз старшины полировали до отражения.

Спальные кубрики всегда были начисто вылизаны и блестели как у кота подвески. Чтобы обзор расположения не засорял неуставной хаос, табуреты выстраивали в проходе геометрически ровно, не препятствуя продвижению. Межкроватные тумбы пеналом, кантик по краю постельных одеял прямолинеен на зависть математику Евклиду. Для наведения углов у нас имелись длинные рейки с ручками, схожие к деревянным мастеркам штукатуров.

В армии каждая мелочь расписана уставом, находится под зорким оком старшины: всё должно быть стрижено под одну гребёнку, свежо покрашено и посеяно песком!