Мечты сбываются

Проехав несколько километров, я заметил невдалеке горный ручеёк. Поскольку вокруг была довольно открытая местность и достаточно тихо, чтобы почувствовать скрытую опасность мы решили по‑быстрому пополнить запасы воды и продолжить контролирование местности. Все бойцы сняли с поясов свои фляжки и отдали их мне. Я спрыгнул с брони и мелкими перебежками бросился к ручью. В то время парни зорко осматривались вокруг. Добежав до ручья, я осмотрелся и вдоволь напившись, стал набирать фляжки сослуживцев. Примерно через пятнадцать минут я с полными фляжками уже направлялся обратно. Довольный собой я быстро передвигался по горным камням и улыбался, ждущим меня ребятам. Я видел, что мой друг Максим уже спрыгнул с брони машины и, поправляя на плече автомат, помахал мне рукой.

Оставалось всего лишь несколько шагов до бронемашины, как вдруг краем глаза я заметил яркую вспышку на ближайшей скале и, мгновенно сообразив, в чём дело, я успел лишь закричать: «Рота к бою!»

Ракета, выпущенная из вражеского миномёта, яркой стрелой пролетела над землёй и врезалась в бок бронетранспортёра. Прозвучал очень громкий хлопок, и меня взрывной волной швырнуло на острые камни.

Сколько был в отключке, я точно не знал. Придя в сознание, я чувствовал, как боль окутывала всё тело с ног до головы, я пошевелился и застонал, ощущая её каждым сантиметром кожи.

– Тихо, тихо, братан, не спеши. Мы теперь уже никуда не торопимся.

Сквозь закрытые глаза я узнал голос друга и с трудом приоткрыл один глаз.

Вокруг было достаточно темно. Сырые стены вокруг напоминали толи яму, толи ров. И лишь рядом сидел Макс и бережно обмывал мой лоб, мокрой старой тряпкой.

Полностью вернувшись к реальности, я был одновременно и рад и расстроен.

Оказалось, что наша рота попала в засаду боевиков. И в результате ожесточённого и неравного боя все солдаты погибли. А Макса и меня нашли без сознания, возле горящего БТРа. Под обломками камней, но с признаками жизни, и просто забрали в плен. В общем как бы мы с ним были и живы, но и как бы нет, потому что совершенно не было известно, что с нами решат сделать боевики. От разных тревожных мыслей очень начинала болеть голова. В целом я был цел, лишь только всё тело было покрыто многочисленными синяками и ранами, что было следствием падения на острые скальные камни.

Больше я разговаривать не мог, тело жутко болело от ран, и я то и дело отключался, теряя сознание. Когда я пришёл в себя, попытался встать и снова потерял сознание от острой боли.

В следующий раз, очнувшись, я увидел, что небо светлеет перед рассветом. В этот день к нам никто не подходил.

На следующий день к нам в яму просто скинули бутылку с водой и булку хлеба. Я не знаю, сколько это продлилось. Мы пытались выбраться из ямы, но это было невозможно, стены только осыпались и не давали сделать даже крохотный упор. Мы пытались хотя бы поставить чёрточки на стенах, чтобы отметить дни, но это тоже не удавалось, земля осыпалась, не оставляя никаких следов. Первые дни мы еще пытались тренироваться чтобы не терять форму, отжимания и прокачка пресса, но питание тоже было крайне ограниченным. всё та же вода и хлеб. Ночи становились холоднее и сырее, утром мы просыпались, дрожа от холода. Форма была летней, и холодными ночами согревала слабо, точнее сказать никак. В какой‑то день решетка нашей ямы открылась, и вниз спустили лестницу.

Бородатый мужик ткнул пальцем в Макса и приказал ему подняться. Когда тот отказался, бородатый вытащил пистолет, выстрелил рядом с Максом и сказал, что следующая пуля будет в нём. Друг с неохотой поднялся, подмигнул мне и, кряхтя, пополз по лестнице вверх. Позже он вернулся, рассказывая, что был на допросе.

Потом ещё несколько дней нас по одному стали вытаскивать из ямы на допрос. И не получая никакой важной информации избивали и кидали обратно в яму. Этот ад продолжался несколько недель. Но радовало лишь одно. Мы с Максом понимали, что, если нас ещё не убили, значит, боевики явно решили нас или продать или выменять, как живой товар. Только вот когда? Пока этот вопрос был без ответа.

И вот спустя полтора месяца забрав Максима на очередной допрос, я тупо сидел и ждал. Но вдруг сверху я услышал крики людей и выстрелы.

А когда через несколько часов Макса не вернули в яму, я заподозрил страшное. И развеяла все мои страшные догадки голова чеченца, который посмотрел в яму на меня, ругнулся на своём языке и прокричал:

– Эй, Русс, твоя дрюг питался бежат. Но его покарал Аллах. Так что готовса ти сслэдущий. Я тэбя на куски порэжу и отдам шакалам. Аллах Акбар!!

После слов, чеченец провёл большим пальцем по горлу и смачно плюнул.

Страшная новость меня просто ошарашила. В голове никак не помещалась весть о смерти друга. – Зачем? Почему? И что дальше будет со мной?

Я не мог себе даже представить, что они хотели узнать у солдата – срочника, да ещё и первогодки. Что он мог важного рассказать им. Это не люди, а звери.

Но в данный момент я ничего сделать с этим не мог. До следующего утра я пролежал, скрутившись клубком, отказавшись даже от еды. Ещё несколько дней я прожил в страхе. Страх был лишь один: скоро придут и за мной.

Ещё через несколько дней меня вытащили из ямы, заставили раздеться и облили несколькими ведрами воды. Бросили какую‑то одежду, не новую, но зато чистую и сухую. Сняв свою форму, которая с первого дня плена заметно потеряла свой вид, я обрядился в огромную по своим меркам одежду. Мне на запястьях защёлкнули наручники, засунули в машину и повезли в неизведанном направлении. Конечно, чеченцы знали, куда меня везут, для меня было всё в новинку. Ехали в основном ночами, днём останавливались, наконец, добрались до какого‑то горного селения. На подъезде к аулу мне завязали глаза чёрной повязкой. После того как машина остановилась меня грубо вытолкали из неё и придерживая меня чтобы я не упал, повели. Когда с меня сорвали повязку, я стоял около старого сарая. В него меня грубо затолкали. И приковав наручниками к стене, закрыли дверь на амбарный замок. Проморгавшись от ослепительного солнечного света я огляделся. Да это был старый сарай, не большой, конечно, но довольно чистый и сухой. Было понятно, что теперь у меня начиналась моя новая жизнь.

Первые месяцы меня не выпускали даже на улицу, заставляли чистить какие‑то горшки, мыть посуду, скоблить шкуры козлов и баранов, в общем грязную работу. Потом стали доверять чуть больше, выпускали во двор, чтобы я принёс воды, или прибрался. А потом приехали какие‑то люди и меня закрыли в сарае. Несколько дней они что‑то праздновали, жарили шашлыки и варили плов, запах стоял одуряющий. Но само собой мне оттуда не перепало ни кусочка. Но меня это не огорчало, хлеб из рук врага был непозволительной роскошью. Я, конечно, голодал, но чего – чего, а воды было вдосталь. Рядом с домом протекал горный ручей с обалденно вкусной водой.

В очередной день с утра они вышли во двор и что‑то долго обсуждали, потом меня выпихнули во двор в круг из бойцов. И, видимо главный у них там, сказал на довольно сносном русском языке:

– Эй, Русс, выхады. Шакал паршивий, иды суда, ти пришоль на моя зэмля и за это я тибя убю как бешенный сабак.

– Я не хочу драться с тобой. Отпусти меня! – я посмотрел ему в глаза.

– А тыбя ныкто не спрашует, чо ти хошешь! – боевик расхохотался, – ти прастой раб, знаивай, своё мэсто, а, если сиводна виживешь, то рабом и останишса, и будэш подихат здеся рабом.