Мистические истории. Абсолютное зло

И вот здесь пора сделать небольшое отступление. Получается, все готические новеллы сконструированы одинаково и предсказуемы, если читать их внимательно? Вопрос непростой. Общие «правила игры», как мы успели заметить, конечно же, есть, другое дело, как они реализованы в каждом конкретном случае. Многое зависит от искусства рассказчика – самые незатейливые сюжеты «расцветают», если добавить к ним колоритные подробности или вложить их в уста запоминающегося героя. И еще одна особенность: концовки детективов (которые, между прочим, совершенно точно не надоедают читателям) в определенной степени известны заранее – мы уверены, что преступник будет непременно изобличен (и тем заметнее редкие исключения из правила), пусть и не всегда можем догадаться, кем он окажется. А вот в готике концовка может быть любой: встреча с неведомым губит героя или просто пугает, причем исход ничуть не зависит от какой‑то «правильной» линии поведения. Те же герои Джеймса, любознательные ученые, чья психология была более чем понятна почтенному профессору, обычно движимы вполне бескорыстными мотивами, но кто‑то отделывается легким испугом, а кто‑то в полной мере испытывает на себе гнев потусторонних сил, у которых, видимо, какая‑то своя непостижимая логика.

Не будем заранее раскрывать, что ждет героя «Вида с холма», – хотя совсем уж всерьез читателю беспокоиться не стоит: недаром рассказчик сопровождает описание прогулки друзей формулировками вроде «сидя за своими записками, с трудом внушаю себе нужное настроение и подыскиваю слова». Получается, рассказывает сам профессор? Или просто вся история – выдумка от первого и до последнего слова? А может, не то и не другое? Как бы то ни было, прогулка принесет герою весьма примечательное открытие, и Джеймс, как обычно, расцветит повествование таким количеством зримых убедительных деталей, что вы не будете знать, пугаться или завидовать Фэншо, уж больно диковинные вещи ему довелось увидеть.

А еще у нас есть два рассказа Эдварда Фредерика Бенсона, ничуть не менее известного классика жанра и тоже весьма примечательного человека из очень необычной семьи: отец его был архиепископом, сестра – археологом, а двое братьев также писали истории о призраках, пусть и с меньшим успехом. Бенсон умеет и напугать читателя, и позабавить тонкой иронией, и удивить причудливо выстроенным повествованием, в котором разные слои реальности причудливо отражают друг друга.

Рассказ «Шпинат», со столь неожиданным для страшной истории названием, написан вовсе не на огородную тему, более того, Шпинат (именно так, с заглавной буквы) – отнюдь не растение. Каротель (в оригинале – буквально: Морковь) – тоже не название овоща, а фамилия брата и сестры, работающих вместе в качестве медиумов. Общение с потусторонним миром посредством медиумов (якобы обладающих способностью осуществлять связь между двумя мирами, «говорить голосами умерших» и т. д.) было тогда в большой моде, пусть и воспринималось одними всерьез, а другими – как модное салонное развлечение. Бенсон ехидно живописует нравы любителей оккультизма и тех, кто сделал из этого источник прибыли. К примеру, некая гречанка Астерия, «говорившая» с публикой через девушку‑медиума, живописала Парфенон и синее море (как неожиданно!) и приносила весточки от покойных родственников. К примеру, Джордж… знает ли тут кто‑нибудь Джорджа? Так вот, он очень‑очень счастлив и передает привет.

Казалось бы, сатирой все и закончится, но не тут‑то было. Людовик, один из медиумов, переутомился, и ему советуют поехать в отпуск – и тут внимательному читателю самое время насторожиться, тем более что наш герой намеревается на досуге заняться спиритической фотографией. Это экзотическое хобби, фотографирование бестелесных сущностей, – отнюдь не выдумка писателя. Первые «изображения призраков» появились случайно, как специфический дефект снимков, связанный с особенностями тогдашних технологий. Позже подобные эффекты воспроизводили сознательно, шутки ради, и даже существовали подробные инструкции по их созданию, но поклонники спиритизма отнеслись к фотографированию привидений более чем серьезно. Среди них был и Артур Конан Дойл: прославленный автор детективных историй активно защищал одного из фотографов от обвинений в подделке, игнорируя тщательно собранные доказательства.

Впрочем, для Бенсона все это не столько предмет веры или скепсиса, сколько материал для занимательного рассказа. Уютный домик на побережье вполне в традициях жанра становится местом необъяснимых происшествий. Писатель изобретательно играет с традиционными мотивами (если живого человека может преследовать призрак, то отчего не вообразить, что несчастный дух может страдать от навязчивого внимания… мертвого тела?) и то и дело ненавязчиво напоминает читателю, что не стоит воспринимать рассказ слишком серьезно, – недаром все ключевые персонажи носят «овощные» фамилии.

Новелла «Обезьяна» раскрывает другую грань интересов автора – он навещал сестру, занимавшуюся раскопками в Египте, и, как следствие, неплохо разбирался в местных реалиях. Египетская тема вообще важна для готической литературы, и возникла она задолго до современных ужастиков про мумии. Загадочная древняя цивилизация, завороженная смертью, порождала немало домыслов, и даже в научных трудах Викторианской эпохи отчетливо звучат оккультные мотивы. Бенсон же в свойственной ему манере причудливо сплетает реальные наблюдения, расхожие мистические образы и сюжетные ходы и ехидный комментарий. Торговец египетскими древностями, настоящими и поддельными (и в равной мере со знанием дела описанными в тексте), вполне возможно, списан с натуры, – действительно, к экзотическим статуэткам и амулетам относились как к сувенирам (потому‑то их и подделывали вовсю), что ничуть не мешало подспудно опасаться их магических свойств. Правда, писатель вводит в повествование «настоящего» ученого‑египтолога, но тот оказывается еще и специалистом по оккультизму, а в центре действия – вовсе не он, а простодушный молодой англичанин, влюбленный в племянницу ученого и отчаянно ревнующий ее к некоему лорду. При таких исходных данных достаточно того, чтобы герою почти сказочной истории попал в руки волшебный предмет, способный помочь в достижении цели, и так оно и происходит… с некоторыми поправками. Кто внимательно прочтет другие истории, включенные в сборник, заметит «подозрительные» детали: странно низкая цена антикварной вещицы, целая череда удивительных совпадений. И конечно, волшебный дар окажется не без подвоха, точнее, попадет в не слишком умелые руки.

Современного читателя может покоробить уничтожение древнего артефакта в ходе описываемых Бенсоном событий, однако это тоже довольно традиционный мотив. Антикварная готика обходится с «музейными» редкостями (к счастью, вымышленными) не слишком трепетно – она их любовно живописует, снабжает иной раз затейливой предысторией, но обрекает на уничтожение или забвение (как в одной новелле С. Бэринг‑Гулда отказываются забрать в музей останки древнего человека), поскольку, в соответствии с правилами жанра, это не просто предметы, а нечто вроде опасных порталов в прошлое. Если их оставить в целости и сохранности, то кто знает, в какие руки они попадут и каких бед наделают?

Но вот рассказанная Нельсоном Ллойдом история последнего призрака в Хармони, маленьком городке со столь характерным названием (означающим гармонию), демонстрирует совсем иной подход к сверхъестественному. Правда, вложена она в уста некоего кузнеца, а кузнецы, согласно верованиям многих народов, сами причастны стихии колдовства. А герой новеллы, по собственному признанию, сызмальства привык верить в духов, да еще и обладает недюжинным воображением. Призраки – часть его мира, и оттого, увидев умершего два года назад пьяницу и шутника Динкла, он не то чтобы уж очень удивился. Хармони – город «просвещенный», собственно, кузнец и мистер Динкл – последние, кто считал призраков реальностью, а потому встреча прошла самым будничным образом, не так, как обычно в готических новеллах, когда выходцы с того света вызывают страх и могут представлять угрозу. Да что там, пьянчужка «глядел серьезнее и добрее», как будто смерть и впрямь пошла ему на пользу.