Мой друг – домовой

– Олежка, ты прости меня. Ну, дурной. Ты добрая зверушка. Я вон тебе и косичку заплел, – действительно, в центре брюшка торчала соломина, видом похожая на небрежную косичку. – Это барин правильно сделал, что тебя принес. А я вон орал на него. Тебя люди пугаются, меня тоже. Ты меня не боишься, я тебя тоже. Собеседник ты, ик… потрясающий.

В порыве нежности Наф чмокнул паука и, поморщившись, сплюнул на пол волоски. Заметив меня, дух завыл и кинулся мне в колени:

– Андреюшко… друг мой ситный. А мыы воот, ик… Подружились. Я, правда, его выкинуть хотел в окно, ик… но он так посмотрел глазками своими… ик… – не закончив, Нафаня улыбнулся, всхрапнул и рухнул на пол. Олег меланхолично поежился, словно его ничего не волновало.

Вздохнув, я отнес храпящего домового в гостиную и уложил в кресло, прикрыв пледом с диванчика. Вернулся на кухню, заварил чай и отнес Олега обратно в аквариум.

– Вот кто бы мог подумать? Видимо у домовых это в крови. Любить зверушек. Даже таких, как ты, Олег. Хорошо, что все хорошо закончилось, – хмыкнул я, смотря, как паук укладывается спать. Зевнув, я вышел из комнаты, чтобы проверить домового. Тот чмокал во сне, улыбался и несвязно бормотал:

– Олег. Привет, Олег. Вот мы теперь… ммм… втроем. Я, Андреюшко и Олег. Девочку бы еще Андрейке. Ммм…. Унучиков хочу понянчить… ммм, – Нафаня замолчал и через секунду снова захрапел. Да, уж. С таким соседом точно скучно не будет.

 

Глава шестая. Аристократические замашки.

 

Мой маленький сосед оказывается очень ранимый и чувствительный, как сто мягких игрушек. Нафаня любит внимание и если маленького духа не баловать этим редким подарком, то он начинает обижаться. Как Нафаня чудит, вы уже в курсе. Однако помнить об этом следует всегда.

Утром двадцать третьего февраля, я проснулся с гнетущим чувством, что должна случиться какая‑то пакость. В моей комнате все находилось на старых местах. Кроме аквариума, в котором жил птицеед Олег, напугавший Нафаню до паранормального тика. Что, впрочем, не помешало духу в дальнейшем очень крепко полюбить волосатого питомца. Это я про Олега.

Зверушку пришлось отдать на содержание знакомому арахнолюбу Павлику, который не глядя отвалил за паука втрое большую сумму, чем я заплатил первоначально. Олег требовал ухода, а Нафаня через два дня наотрез отказался кормить паука, как должно, пытаясь подсунуть копченую колбасу. Но история не про паука, а про внимание к домовому.

То утро было сырым и холодным. С трудом выбравшись из теплой кровати, я потопал умываться, не удивляясь тишине вокруг. Вчера вечером Нафаня снова бузил. Поругался со мной, залез на холодильник с бутылкой виски и украденной у меня пачкой Chancellor, которые начал курить после того, как просидев полчаса над своей фотографией из детства, заявил:

– Барин, родители‑то мои благородные люди и я получается – аристократ. Значит, я буду курить только изысканные сигареты и пить дорогое спиртное.

– Нафань, ты прости, но в тебе ни капли нет аристократии. Ты волосатый грубиян, плюющий на голову соседям из окна и устраивающий дебоши. Аристократы себя так не ведут, – парировал я. На что получил целый ушат ругани от аристократичного домового.

– Смерд, – Нафаня выпучил глаза и смачно выдал длинную и громкую отрыжку – Как смеешь ты обращаться со мной подобным образом. Я тут теперь барин!

– Ты же рыгаешь, прости Боже, как последний холоп. Благородным господам не пристало так себя вести, Наф.

– Поскольку я славный и гордый аристократ, – понесло Нафаню, – отныне ты будешь проявлять ко мне больше уважения. Иначе я высеку тебя ночью розгами и посажу на цепь!

– Вот поскольку ты славный и гордый, то иди и зарабатывай деньги на свои напитки и сигареты сам, – возмутился я. Домовой почесал свой зад и, встав, молча удалился. При этом стараясь ставить одну стопу на линии с другой, как благородные аристократы, дабы заметнее была легкость походки. Ничего из этого не вышло. Запутавшись, Нафаня грохнулся в коридоре и, вскочив, быстро помчался в туалет под аккомпанемент моего ехидного смеха.

Этим утром пахло пакостями, которые не заставили себя ждать. Зайдя в помещение, я увидел самозваного аристократа, спавшего на холодильнике. У домового был открыт рот, из которого свисал длинный язык, и текли слюни. Я демонстративно прошел мимо, сдерживаясь, чтобы не дернуть за язык, и поставил на огонь чайник. Затем, закурив сигарету, приоткрыл форточку и задумался о своем. Задумчивость испортил очень громкий чих и ворчливая брань. Нафаня проснулся. Я включил радио и под звуки вальса наблюдал, как кряхтит потомственный аристократ, пытаясь слезть с холодильника. Спокойно слезть не удалось и Нафаня растянулся на полу:

– Андреюшко, это не смешно. По этикету упавшему домовому нужно подать руку и порадовать хлебом‑солью. И яишенкой.

Страсть домового к яичнице давно известна. Однако Нафаня, умеющий готовить сотни различных блюд, почему‑то больше всего любил мою яичницу.

– По этикету упавшему домовому нужно вызвать экзорциста, дабы провести обряд изгнания мелкого пакостника из дома, а затем угостить парой тумаков на дорожку, – ехидно вставил я.

– Фу на тебя! Холоп, – Нафаня высунул длинный язык и угрожающе забубнил. Впрочем, на меня это не действовало. Привык уже.

Демонстративно хмыкнув, я стал жарить яичницу, краем глаза смотря за императором в замусоленной майке. Тот алчно уставился на сковороду, плюющуюся горячим маслом, от восторга забыв спрятать язык. Сдерживая желание дернуть его за язык, я поперчил и посолил яичницу. Выложив на тарелку, налил себе горячий чай и, усевшись за стол, начал трапезничать.

 

Нафаня не в силах это вытерпеть, залез на табуретку напротив и стал гипнотизировать меня жалобным взглядом иногда вздыхая, как бурлак, тащащий здоровенный нефтяной танкер. Я, смотря в глаза домовому, аккуратно прибрал остатки яичницы кусочком хлеба и с наслаждением все доел.

Тяжкий вой разнесся на кухне. Мохнатый предводитель дворянства безобразно бился в припадке на полу, обиженно гнусавя:

– О горе мне. У, бисов барин! Все сожрал, все слизал, Нафанюшку обделил, корки черствой пожалел! – он принялся кататься по полу и лягать табуретку ногами.

– Может, просто извинишься? – предложил я, спокойно попивая кофе и наблюдая за истерикой.

– Не мне поклоняться безродному холопу, – провыл Нафаня, утирая слезы грязной майкой. – Высеку тебя, Андреюшко за такое! Ей‑богу, высеку. Яишенку пожрал! Нафанюшку обделил.

– Как хочешь. Только извиняться все равно придется, – сдерживая смех, я пожурил домового пальцем. – Мне пора на работу, деньги нам зарабатывать. Ведите себя хорошо, ваше высочество. Вы домовой, защитник дома, а ведете себя, как капризное дитя.