Непрошеный дар

К вечеру субботы Вера была морально и физически измотана: они с матерью постоянно что‑то двигали, что‑то куда‑то раскладывали. Мать была раздражена и срывалась придирками. То Вера "не туда" положила, то отец с мужиками "не так" сложил и довёз. Тот ещё "весёлый" денёк! Когда мать решила, что на сегодня хватит, Вера облегчённо вздохнула. Молча поковырялась в наспех приготовленном ужине, ушла "в свою комнату" и демонстративно закрыла дверь.

Во всей этой суматохе и ругани, Веру радовало только наличие собственной комнаты. Не проходной комнаты, где она была бы у всех на виду. Не "однушки", в которой можно было ненадолго спрятаться лишь в туалете. И не большого бабушкиного дома, с огромным количеством родственников, которые постоянно совали везде свои любопытные носы.

А тут блаженство – целая собственная комната!

Перед сном Вера попробовала читать, но усталость брала своё: она по несколько раз читала одну и ту же строчку и клевала носом. Выключая бра, Вера увидела что‑то тёмное и мохнатое, мелькнувшее вдоль стены. Котов у них не было. Да и тень принадлежала существу намного крупнее кота. Вера подумала, что ей показалось, отмахнулась от навязчивых мыслей и уснула.

Сквозь дрёму Вера почувствовала, как чья‑то мохнатая рука заботливо поправила одеяло, погладила по волосам, успокаивающе похлопала её по плечу и исчезла… Не в силах вырваться из дрёмы, Вера никак не отреагировала, потому что уже провалилась в сон, где она общается с каким‑то несуразным существом. И только через некоторое время осознала, что с нею заговорил… ДОМ

Неужели тот самый дом, который купили её родители, живой? А может быть это все дома смотрят вокруг глазами‑окнами, общаются и умеют чувствовать своих жильцов?

– Эх… старость… Или это просто депрессия? – вдруг раздался в голове Веры голос дома.

– О, какие я слова новомодные знаю – депрессия! Может временная, а может… О чём это я?

Вот, опять это несносное лохмато‑шерстяное четвероногое существо прямо‑таки топчется по голове… За всю свою жизнь не видел более бесполезного и вредоносного обитателя. А видел я много! Хотя, может, это только кажется? По сравнению с соседями я ещё молод…

Молодость… эх, молодость… Как же, помню, моих первых обитателей. Почти первая любовь. Повозились они со мною знатно. Помню‑помню, как молодята с ребятишками малыми с шутками и прибаутками сами по кирпичику стены возводили, крышу ладили. И всё с такой любовью! Зато, вот он я какой красавчик получился: бетонный фундамент, кирпичные стены, крыша из красной черепицы и лихо закрученный козырёк над входной дверью.

Сначала я, конечно, как обычный добропорядочный дом, прислушивался к своим обитателям. Интересно. Всё‑таки они создавали мою внутреннюю сущность. Можно сказать, в меня душу вкладывали. Но… это было только поначалу. А потом уж не помню, что случилось у них там за моими пределами. Может просто молодята выросли, любовь прошла, а детишки… Детишки которые дружно топотели своими босыми пятками по деревянному полу, грызться стали, что те дворовые собаки за кость…

Правда, я не помню, когда впервые попытался вмешаться в судьбы обитателей. Точно помню, что выбрал самого сильного и самого слабого из обитавших во мне существ. Ими оказались люди. Самой сильной была молодуха, превратившаяся потом в добрую старушку… А самым слабым духом отказался сынок её непутящий…

Ой, щекотно мне так, прямо до чесотки… Опять видно мыши чешут западный угол… Скажи, хозяюшка, когда вы уже кота нормального заведёте? Своего кота, точнее нашего, домашнего… Плохо без своего кота, даже мышей погонять некому и с соседскими наглыми мордами разобраться. Вот и сейчас, топчется по голове этот соседский обормот, с мысли сбивает. Сколько вам раз намекать‑то можно? Нормальный кот следит за количеством мышей: не уничтожает всех, потому что потом мне и угол почесать некому, сам‑то то я без рук!

Конечно, память уже не та… Или просто впечатлений много, вот и не знаю, с чего начать? Хотя, это всё‑таки, мыши. Так отвлекли своим шуршанием, что я забыл рассказать о своём соратнике. Можно даже сказать, моём "втором "я"… Интересное существо…

Ну вот, опять крутится в голове это "существо". Может быть я тоже существо – я ведь тоже существую. Может быть мне обидно, когда меня называют как угодно: дом, хата, строение… почему тогда я не существо?

Опять отвлёкся. О чём я говорил? А, вспомнил, о моём бессменном соратнике и, можно сказать, единственном друге – о домовом. Он для меня всё: руки, ноги, глаза, уши… Всем известно, что у стен есть уши, а кто эти уши? Правильно, это мой друг и товарищ домовой. Я не помню, когда он появился и, появился ли, вообще? Может он вместе со мной родился, когда первые обитатели нас создавали.

Кстати, идея вмешиваться в судьбы обитателей принадлежит Максимычу. Даже не спрашивай, почему он – Максимыч. Сам так назвался. А мне‑то что? Хоть Горшок, хоть Брауни, хоть Шотек…

Итак, когда мои обитатели – люди, засыпали, мы с Максимычем обдумывали хитроумные планы… Мы‑то это с Максимычем не со зла. Для них же старались лучше сделать, показать как оно может в жизни повернуться, если будут продолжать жизнь свою коверкать своими же руками. Вот тогда Максимович и придумал сны им нагонять.

Старушка‑мать сразу поняла в чём соль‑то. Один раз даже своему отпрыску оплеуху отвесила, мол, учись балбес, как сестра твоя, а не валандандайся со всяким дружками‑бандюками… Но, что старуха сделать‑то могла? Мужик‑то её, с которым они вместе меня строили, помер уже… Говорили прямо на работе, сердце раз и остановилось. Жалко, конечно, хороший мужик был, рукастый. Пока дочка с нами жила, ещё ничего. А потом взяла, замуж выскочила и укатила куда‑то со своим мужиком. А ведь показывал ей в снах Максимович, чтобы не лезла, дурёха, в то замужество. Не принесёт оно ей счастья в жизни, только от родимых мест оторвёт. Но, разве можно что‑то молодым доказать? Пожаловалась только соседям на прощанье, “Не могу мол, тут больше с вами жить. Сны меня достали уже. Домовой тут злой, кошмары нагоняет!” Это Максимыч‑то злой? Да, он и мухи не обидит почём зря. Он честный просто. Не может молчать, если что знает. Вот и этой дурёхе показал, чем может её жизнь‑то обернуться. Не послушалась девка, упёртая.

После её отъезда сынок‑то совсем с катушек съехал. Бухать стал по‑чёрному да на мать вызверяться. Мол, это она виновата, что у него все дела под откос пошли. А что старуха уже могла слабая сделать, против пьяного бугая? Говорила ему: “Сходи в церкву, свечку поставь, полегчает”. Максимыч и ему сны подкидывал, долю показывал. А об него, как об стенку горохом. Пуще прежнего мать‑то свою изводить стал и не выдержала старушка, отошла её душенька светлая… После смерти матери сынок уж совсем к “беленькой” пристрастился. До того допивался, что по стенам кулаками лупил и орал благим матом. Вот соседи и решили, что это мы с Максимычем во всём виноватые: развалили, понимаешь, хорошую семью. А мы‑то что? Мы же просто за честное житьё ратовали! Особенно, Максимович, он…

Странный сон Веры оборвал звук громко тарахтящего товарняка. Она ещё не привыкла к тому, что рядом находится железная дорога и составы на участке, проходящем перпендикулярно их улице, проносятся с завидным постоянством. Повертевшись в кровати, Вера уснула и к утру ее сон покрылся туманной дымкой, как будто ей на ночь рассказали сказку. И все забылось…

День рождения, как и предполагала Вера, прошёл в продолжавшейся с самого утра, переездной суете. Днём ненадолго зашли Инка с Маринкой. Поскольку кухня ещё выглядела как склад с узкими проходами между коробками и мебелью, а день, на удивление был солнечным и тёплым, отец соорудил самодельный стол в саду. Там девчонки и посидели, поболтали, выпили праздничный лимонад и съели по куску красивого, сделанного на заказ, торта.