Невесты общего пользования

Но действительно: на вторую ночь у него в постели уже кое‑что получилось. А на третью – даже не один раз, и Машка так громко дышала, так стонала и ударяла длинными своими и сильными ногами в стену, что было неловко перед родителями. Тем более что на следующее утро, за завтраком, у стариков оказались столь заговорщически‑довольные лица, словно это была их личная победа исторического масштаба. Данный факт не мог пройти мимо внимания Чуба, хотя он и напустил на себя безучастный вид. («Бабе верь, но своим прибором проверь», – говорил он себе, внутренне усмехаясь удовлетворённой усмешкой. Хотя нечему там было особенно верить, да и проверять – тоже нечего: всё возможное проверили задолго до него. Однако несмотря ни на что он был доволен).

Так‑то Машкин опыт оказался полезным в их едва начавшейся совместной жизни. Многое следовало поставить в вину будущей спутнице жизни Чуба, это представлялось справедливым, однако теперь нашлись и достаточно весомые аргументы для её оправдания. Ведь без Машкиного опыта всё могло выйти гораздо хуже.

Когда же у Чуба возникали остаточные всплески внутреннего сопротивления, он складывал в уме соображение о том, что если подходить к женщинам с чрезмерной меркой, то можно вообще никем не удовлетвориться (или ещё какие‑нибудь наглядные варианты: уж лучше синица в руке, чем безрезультатная колготня в одиночестве – и разное тому подобное). Словом, к чему охота, к тому и смысл: Машка так Машка.

 

***

 

Раздражали Чуба только демонстративные мечты отца и матери о внуках.

– Прокуковывать жизнь пустоцветом – оно, конечно, способнее для своего удобства, да и в материальном отношении, опять же, облегчение, – гундел родитель. – Однако не годится так, нехорошо. Каждому существу надо какой‑никакой след оставить на планете после себя. Генетическую информацию передать будущим поколениям.

Мать выражала согласное мнение:

– Хата детьми весела, от них благодать. Мне уже невтерпёж подержать на руках маленького бутуза: внука или внученьку. Добрые дети – семье венец.

Чуб отшучивался:

– С детьми горе, а без них вдвое. Мало ли что тебе невтерпёж, ма. Вы с батей не больно‑то много себе бутузов сконструировали ради семейной благодати, вот и меня не поторапливайте.

Или ещё что‑нибудь провозглашал в подобном духе. И торопился перевести разговор на другую тему. Или уходил во двор покурить.

В самом деле, на фига ему сдались дети? Пользы от них никакой, одни пустые заботы и лишний шум. Оставалось лишь втихаря радоваться счастливой неспособности Марии к деторождению.

А о предстоящем бракосочетании Чуб не особенно заботился. Сознание мимовольно отодвигало сроки этого формального события, делая его похожим на линию горизонта, которая отдаляется по мере движения в её сторону.

 

***

 

По старой памяти в гости к Чубу заходили прежние дружки. Но, похлебав чаю с вареньем и поняв, что ничего более крепкого в этом доме предложено не будет, быстро испарялись.

Однажды получился небольшой конфуз. Заскочил к Чубу давнишний – ещё по школе – приятель Микола Дятлов. Увидев прошмыгнувшую со двора на кухню Марию, он сделал вопросительные глаза:

– Чего это она тут шарится, а?

– Мы с ней подали заявление в ЗАГС, – ответил Чуб. – Кстати, приходи на свадьбу.

– Ты что, сдурел? – чуть не подпрыгнув на месте, Микола состроил такую мину, словно только что проглотил тухлое яйцо. И зачастил изумлённым шёпотом:

– Да она же с половиной станицы переколтузилась, йо‑о‑опс‑с‑стить твою налево! Что за глупость примстилась тебе за здорово живёшь? Разве можно так шутковать над собой? Или у тебя в крыше образовалась протечка на всю голову?

На мгновение Чуб закрыл глаза, ощутив горячий озноб. Будто вихрь кусачих мух налетел на него – и каждая, отщипнув кусочек его кожи, отправилась дальше своей дорогой. Нет, конечно, это было не смертельно. А всё же – сверх ожидания – очень обидными показались ему слова Дятлова. Который, между тем, не дождавшись ответа, продолжал:

– Да с ней же, с этой Машкой, и Лёха Пашенцев был.

Он загнул палец на левой руке.

– И Мишка Сахно.

Он загнул второй палец.

– И Андрюха Мирошников.

Он загнул третий палец.

– И Женька Титаренко.

Он загнул четвёртый палец.

– И даже, по‑моему, придурошный Серёга Коломийцев, если ты его помнишь.

Он загнул пятый палец.

– И ещё… ещё… погоди, сейчас вспомню…

– Ладно, хватит напрягать вспоминалку, Микола, порожнее дело, – перебил его Чуб. И через силу улыбнулся:

– Чего ты вздрюкнулся, как будто на тебя бешеная собака бросилась кусаться? Ишь назагибал пальцев. Что минуло, то сгинуло. Дело обыкновенное, все бабы до свадьбы с кем‑то бывают.

– Гхм… Ну, допустим, не все.

– Тогда почти все. Разве не так?

– Оно‑то, может, и так, спорить не стану. Но не до такой степени, как Машка, всему есть мера приличности! Нет, я не могу себе представить, хоть убей. Иной бабе слова не скажи, а только рубль покажи – а Машке и рубля не надо, она задарма со всеми согласна скреститься. Или ты на радостях лопухнулся и попался на кукан?

– Почему это – на кукан? Что значит – лопухнулся?

– Ну, может, шлюндра обыкновенной бабьей хитростью подцепила тебя на крючок?

– Какой такой хитростью? – снова не понял Чуб.

– Да такой, которой они всегда подцепляют. Типа: залетела – и аборт делать не хочет. Фантазии особой не надо, чтобы представить, дело известное.

– А, вон ты о чём, – у Чуба отлегло от души. – Нет, у нас обошлось без залёта, слава богу. Всё по нормальному, по‑людски сладили.