Ниже мёртвых. Сибирские рассказы. Часть первая

Феня, наша родня, Славкина тетя, смотрела на меня подозрительно.

В глазах ее читалось,, всё‑ то вы, москвичи знаете, везде ‑то вы бываете,,

– Крестик есть у бабули? – спросила я, глядя на едва живую старуху и не глядя на приятную женщину Феню.

– На что? Она и в бога не верила.

– Дайте ей в руку крестик.

Снова одарив меня укоряющим взглядом, Феня вышла и вскоре вернулась с простым алюминиевым крестиком на черной верёвочке.

– А говорили, что не верит…

Бабуля слепо схватила крестик и сжала его в ладони, не открывая глаз, выхватив его подобно хамелеону из ночного укрытия.

Я смотрела на неё и думала, что здесь точно что ‑то не так. Крестик… здесь в Тайжине отродясь не было храма. В Осинниках тоже. Значит, бабуля была в Кузне, посещала службу. Когда то. Крестик совсем гол, вытерся. Значит, лет сорок он точно был на ней.

– Знаете что, я схожу за батюшкой, – сказала я, выглядывая в бабушке что – то необычное.

– Зачем… Она же ещё… живая… она же… – возмутилась и заплакала Феня, высморкавшись в платочек.

– Причем тут это! Вы слышали что – то о соборовании? – спросила я её.

– Ннет… а что это?

– Это таинство. Но оно для живых. И думаю, бабушку надо соборовать…

Я встала, поправила шапку, снежинки на которой стали уже каплями.

– Измучила она меня… И себя… Не уйдет никак… – сказала Феня, тихо плача.

– Потому что она ждёт. Вот поэтому.– сказала я и вышла.

Я побежала мимо Сада Мира, через дорогу к храму‑ клубу, где с самодельной дощатой колокольни погромыхивали обрезанные кислородные баллоны‑ колокола.

В храме пахло настоящей церковью. Когда то юный мой Славка тут работал ударником на установке, играл в группе с пацанами. Клеил девок. Дрался за клубом. Теперь все чинно.

Я вошла и сразу двинулась к работнице в сером платочке. Та выпучила глаза.

– Служба только по выходным! – выпалила она испуганно.

– Мне нужен батюшка.– отрезала я.– Соборование пусть проведет.

Работница куда‑ то метнулась и пока я разглядывала серо‑ зелёные стены бывшего клуба, с навешанными на них иконами, издалека послышалось шуршание, шорох и тяжёлые шаги.

Вышел необъятный отец Максим в черной шапочке и в полном обряжении.

– А… вы… я тоже так и понял, что никто из местных…

– Добрый день. Хотя… какой там добрый… У нас умирает бабушка.

– Умерла? – переспросил отец Максим цепко и совсем по – своему чину внимательно глядя на меня.

– Нет. Нужно соборовать.

Отец Максим улыбнулся в бороду. На самом деле он был моложе меня года на три, но сейчас казалось, что от собственной значимости он раздуется до митрополита.

– Я сам… не пойду, довезете? Снежно. Потом назад?

Я кивнула.

Выбежав из церкви бросилась звонить мужу. Он проснулся и немедленно подъехал на машине. А я у напряжённой моей непосредственностью работницы храма купила лампадку и иконку,,Семистрельную,,

Семистрельная мне была по душе.

Отец Максим сел впереди с пакетом, где шуршали и позвенькивали предметы таинства соборования.

– Добрый день… – сказал Славка, позёвывая.

– Добрый… Хороший морозец стоит, – крякнув, сказал отец Максим, умещаясь на маленьком пространстве.– Приходите на службу… как нибудь…

– Хорошо! – прервала я отца Максима.– Придем, как сможем! А вообще – то мы ходим, правда, не часто.

– Плохо! А надо часто! И в Осинники не ездите в храм?

Славка улыбнулся.

– В тот большой?

– Да!

– Знаем… Это наш товарищ его строил. Эх… знали бы вы как и на какие деньги…

– А это неважно! Я, конечно, тут только два года, но у меня уже шесть человек… в приходе.– отец Максим хотел снова что‑ то длинное сказать и глянул на Славку, тоже заросшего бородой.– Вы что же, шахтёр? Или… служите?

– Нет, самоспасателю не мешает… – отозвался Славка на вопрос, плавающий в хитрых Максимовых глазах… Никто в Сибири кроме священников не ходил, как он, обросшим.

– А… ясно… ну, как сможете, приходите…

Мы довезли отца Максима до дома бабули, я проводила его, засветила перед Семистрельной лампадку, напугав Феню, и вышла дожидаться Максима в машине, держа её прогретой. Мы тихо переговаривались со Славкой.

– Думаешь, поможет ей Максим? – спросил Славка грустно.– Как она быстро слегла… и никак не помрёт. Она давно уже так мается.

– Конечно, поможет. Странно, что никто не догадался раньше.

– Она ж неверующая была. Работала в войну коногоном, потом на поверхности… Шестеро детей, дед помер в шестьдесят первом… Они религии боялись, как огня…

– Это неважно. Родилась – то она ещё до революции, крещёная была.

– Это да. А после неё… ты знаешь, ещё была сестрёнка. А после сестрёнки родилась двойня, Рудольф и Грёза.

Я чуть не поперхнулась от услышанного.

– Что? Кто? Рудольф и Грёза? У деда Митрофана? Откуда… да ладно!

Пока я удивлялась на это всё романтическое дело, Славка о чём‑ то думал.

Отец Максим вышел, отдуваясь, с красным лицом. Проковылял до машины, сел, хрустнув сиденьем.

– Она… открыла глаза и… улыбнулась… – сказал он одышливо.– сколько лет бабушке?

– Девяносто четыре скоро.– ответил Славка.

– Теперь спокойно ко Господу отойдет.– вздохнул отец Максим.

– Послезавтра.– сказала я с заднего сиденья.

– Почему…

– Завтра мой день рождения. Она не умрет завтра. Она не сделает этого.

– А отчего вы именно образ Семистрельной Богородицы взяли? – словно пытаясь меня разговорить, спросил отец Максим.

– Потому что умягчить хочу злые сердца. – ответила я.