Одиночное плавание на «Роб Рое»
Как ни старайся, даже после тщательной уборки может остаться комочек размером с орех, и он, конечно, испачкает свернутый стаксель. Черное пятно будет как бельмо на глазу несколько дней, пока ради спокойствия вы не возьметесь почистить парус. Это пустяки для капитана, который оставит подобные заботы своим матросам, но когда команда состоит из одного капитана, подобные реалии морской жизни придется потерпеть. Ну что же, тем больше наслаждение видом безупречно белого паруса, которого вы добились собственными руками.
Если бы я стал капитаном большой яхты, то был бы довольно снисходителен к своей команде, так как, пока не переделаешь все своими руками, нельзя получить представление о бесчисленных мелочах, из которых состоит уход за яхтой.
Моя яхта была миниатюрной, но количество этих мелочей было так же велико, хотя каждая мелочь, как и сама яхта, была маленькой.
В целом следует сказать, что экипаж яхты, даже в порту, будет весь день занят, чтобы содержать в исправном и опрятном состоянии корпус, рангоут, паруса, канаты и шлюпки и все прочее (не считая еще и каюту с запасами). При этом критическим взгляд всегда найдет недостатки, не позволяющие достичь совершенства
Подобно тому, как после парадного выезда карета и лошади исчезают в конюшне, где ими занимаются конюх, шорник, кузнец и другие работники, так и дневное плавание на яхте может затем потребовать долгой кропотливой работы.
Крайнее невнимание к уходу за лодками можно видеть у рыбаков, а в высшей степени внимательное отношение – в Королевском яхт‑клубе. Но даже самый разумный и экономный уровень ухода за яхтой требует больших затрат труда, причем без всякой спешки. Если отдать эту работу в плохие и неумелые руки, она будут хуже, чем бесполезна.
«Роб Рой» вышел из Ширнесса прекрасным утром в идеальном состоянии и в лучшей «яхтенной форме», чтобы продолжить плавание на восток.
Устье Темзы представляет собой самый лучший пример впадающей в море реки. С обеих сторон еще хорошо просматриваются берега, но соленые волны и ныряющие в них дельфины говорят о том, что вы уже в море. Здесь много буев, обычных и плавучих маяков, на которые следует обращать внимание, прокладывая определенный курс и следуя этим курсом по компасу.
В хорошую погоду плыть здесь можно хоть в тазу, но со штормом шутить нельзя. В последний раз я плыл здесь один в открытой лодке всего 10 футов длиной.
Итог дня подводит краткая запись в бортовом журнале «Роб Роя»: «Прекрасно, до Маргита». Как часто бывало и потом, переход вызывал чувства наслаждения и благодарности, но что тут рассказывать – это может быть утомительно даже один раз.
В низкую воду при отливе гавань здесь осыхает, но я забыл об этом, так как был здесь целых 17 лет назад. Но теперь если и забуду снова, то через еще больший срок: вечером, когда вода ушла, я мирно лежал раздетый в каюте и читал, и тут нас грубо толкнули снизу, а потом еще раз. «Роб Рой» сел на грунт. Последовало качание из стороны в сторону, как будто еще не определившееся, и, наконец, весь мой маленький мир внутри сильно накренился и остался в таком положении.
Унизительное ощущение лежания в илистой грязи смягчается смехотворно‑кривым видом содержимого вашей каюты и нелепым ощущением сна в углу, где все наискосок. Вертикально вытянутое пламя лампы выглядит при этом перекошенным и нелепо вспыхивает на носике чайника в «буфете».
Все это безобразие от того, что я не взял с собой пару «костылей», подпорок под борта, без которых лодка, как безногая туша, не может прямо стоять на обнажившемся дне. Когда «Роб Рой» подошёл к Маргиту в следующий раз, в запасе был мощный костыль из двух весел, привязанных к железному прутку. Понадобились долгие усилия, чтобы наклонить лодку в нужную сторону так, чтобы она была повернута против ветра и защищена от отлива. Я утяжелил подветренный борт, поставив на него тузик и тяжелый якорь, после чего смог наконец приступить к приготовлению обеда.
Увы, спокойно завершить трапезу было не суждено: раздался громкий всплеск, и «Роб Рой» перевалился на другой борт, палубой к морю и ветру. К счастью, я успел окунуть шипящую спиртовку в море и таким образом предотвратить пожар, но не успел потушить каютную лампу, и ее пламя попало на толстое стекло анероидного барометра, возвестившего о своей горькой судьбе звонким треском – стекло пронзили три звездчатые трещины.
Предыдущий опыт ночлега в перекошенной каюте вызывал желание сойти на берег, но эту мысль подавляла отчасти гордость, а отчасти то обстоятельство, что это было весьма трудно: воды было недостаточно, чтобы использовать тузик, и в то же время слишком много (вместе с мягким илом), чтобы добраться до берега вброд.
Выход из этого нездорового положения вещей, когда весь мир перекосился, произошел среди ночи: пришел прилив, и мой беспокойный сон были прерван легким толчком, а затем более решительным. Наконец, лодка снова выровнялась и поплыла, при этом все, что было кое‑как приспособлено для жизни под углом, снова оказалось перекошено[1].
Лучшее лекарство от всех таких неприятностей – напомнить себе, что утро вечера мудренее, ибо утром непременно забываешь все ночные хлопоты. И вот наши паруса освещены огненным восходящим солнцем, и мы плывем в море.
В солнечный день Северный Форленд с загородными домами на вершине и кукурузными полями, растущими вокруг маяка, выглядит очень приятно. Далее по пути будет Рамсгит, а потом Дуврский порт. Но сейчас, в хорошую погоду, можно было поупражняться в маневрах, которые, безусловно, придется делать в плохие времена. Несколько часов мы провели в районе Гудвинских песков, усердно работая над рифлением парусов и вытаскиванием тузика из каюты на воду и обратно.
Перед дальним плаванием было бы целесообразно испытать яхту по крайней мере на Темзе, но сейчас это было уже невозможно, и полдня «строевой подготовки» были очень полезны. Успех в плавании – не дело случая, на него можно было надеяться после отработки при дневном свете и хорошей погоде действий, которые потом пришлось бы делать при бурной воде и в темноте. К этому времени, всего через неделю с «Роб Роем», маленькая яхта уже казалась мне старым другом.
За это время проявились ее многочисленные достоинства и несколько недостатков. Счастливая жизнь на борту захватила меня, но я все же оставил лодку в Дувре и поспешил в Лондон на ежегодную инспекцию частей шотландских добровольцев. Проведя свою отличную роту стрелков в килтах через Гайд‑парк, их капитан вложил свой палаш в ножны, чтобы снова взять в руке румпель и продолжить путешествие.
Новые снасти из грубых веревок сильно натерли мне руки, и они имели ужасный вид – в волдырях, опухшие и украшенные порезами, синяками и шрамами. Не скоро я снова надену перчатки или смогу появиться за обеденным столом. Это дало мне урок: спешить лучше помедленней. Когда каждое дело с утра до ночи приходится делать все своими пальцами, важно спаси их от синяков и мозолей. Нет ничего хуже бесполезной работы, а понадобиться может каждая частица жизненных сил, которые есть у вас в тот или иной день.
В Дувре стояла шхуна «Sappho». Ее владелец, член нашего клуба мистер Лоутон, попрощался с «Роб Роем» и отплыл в Исландию, а я приготовил в пять часов горячий завтрак и на рассвете отправился в Булонь. Все вокруг выглядело как гравюра на дереве, бледная и бесцветная. При пересечении Канала не произошло ничего особенного. Это было просто приятное плавание в хороший день, на хорошей маленькой лодке.
[1] Во время четвертого посещения этой дурацкой мелководной гавани (одной из самых неудобных) я прикрепил по бокам в качестве костылей весла и едва мог успокоиться от страха, что какое‑то из‑них сломается: они гнулись и стонали, протестуя против нескольких тонн веса.
