Одиссея 13-го, в полдень

Он надавил ему на спину рукой, впечатывая в асфальт, подержал прижатым с полминуты, чтобы тот прочувствовал свою беспомощность и боль. «Слишком мало боли», – Саймон сказал это совершенно спокойно, почти без выражения, затем взял лежащего за волосы, беспомощного, потерявшего понимание происходящего, и повозил лицом о тротуар, не слишком сильно, так, чтобы тот не отключился. Потом прикоснулся к нему легонько, заставляя встать. Отпустил и встал перед ним, застывшим. Левой рукой ухватился за волосы на затылке, разворачивая его голову к себе, чтобы смотрел ему в глаза, сука, а правой рукой, дождавшись, чтобы взгляд парня стал более осмысленным, ударил его в живот. Подождал, пока тот осознает боль и невозможность вздохнуть. Отпустил и ушел к нему за спину, затем еще раз прикоснулся, давая ему продышаться и выпрямиться. Убрал руку. Снова встал перед ним. Ударил его кулаком в лицо, вложив в удар весь страх, всю беспомощность, которую испытывал раньше перед подобной мразью. Повторил так несколько раз. «Черт, все костяшки на руках сбил, придется подождать, пока заживут, прежде чем возвращаться к Мэгги». Саймон поморщился и пинками погнал парня через строй застывших фигур: «Этого он никогда не забудет. – Помни, сука, людям надо делать добро», – допинал его до алтаря в бывшем рядом католическом соборе. – «Хорошо, а теперь ты немного поспишь», – пережал ему ребром руки шейную артерию, перекрывая доступ крови к мозгу – «раз, два, три, четыре, – чувствуя, как его тело обмякает в обмороке. – Все, побудь тут, ты очнешься другим человеком».

 

Покончив с приведением в исполнение, Саймон зашел в ближайший магазин одежды и переоделся во все новое – хотелось очиститься от прикосновения к тем, двоим. То, во что он был одет раньше, Саймон аккуратно сложил на прилавке: эта одежда ему понадобится, когда костяшки на руках заживут, и он вернет время для их с Мэгги следующего совместного селфи.

 

Игра в пятнашки 3:00 p.m.

 

Время было обеденное, и на дорогах застыло множество машин, потенциально спешащих от одного зеленого светофора к другому, пока тот не переключился, но сейчас их потенциальная энергия была только в мозгу Саймона, а кинетическая пряталась в кончиках его пальцев. Машины стояли повсюду. Прикоснешься к одной, и она рвется вперед, норовя врезаться к чертям в другие машины. «Упс», – Саймон, в последний момент успел отдернуть руку и красный Рено замер в нескольких сантиметрах от стоявшего перед ним серого Форда. Саймон прикинул, сколько машин теперь столкнется, когда он вернет время, и присвистнул. «Плохо дело, дружище. – разговаривать в безвременье в голос становилось привычным. – Ну и кашу ты заварил, парень, теперь придется расхлебывать. Не дать же им всем тут из‑за тебя поразбиваться к чертям!»

 

Ситуация напомнила Саймону игру из его детства: «Пятнашки», хмыкнул он, вспомнив смешное название. Потом посерьезнел и, присев на корточки на краешке тротуара напротив Рено, представил его, столкнувшимся с Фордом. Подперев подбородок руками, Саймон чуть покачивался взад вперед: он чувствовал себя сейчас очень‑очень маленьким, крохотным атомом, потерявшимся в этом огромном неподвижном мире, одиноким, проснувшимся посредине бескрайней зимы, каплей яркой краски на бесконечном белом холсте, маленьким, крошечным Богом, который за всех в ответе. «Придется передвигать машины одну за другой, чтобы отодвинуть подальше этот дурацкий старый Форд от этого дурацкого красного Рено. Мне нужен план», – сказал Саймон и прислушался. Тишина. Только звук его дыхания и, если задержать дыхание, звуки сердцебиения. И все. «И все», – повторил Саймон вслух и прислушался. Слова исчезали, как только он их произносил. Он слышал их скорее костями, чем ушными перепонками. «Интересно, – подумал Саймон, – я уйду, пройдут годы, я верну время, и тогда те, что стоят здесь, услышат мои слова. Ну и след я оставил после себя! Не фига себе, сколько же новых мифов возникнет!» Он подошел к ближайшему прохожему, человеку средних лет, скорее всего клерку, торопящемуся в офис на службу после перерыва на ланч, и сказал громко и раздельно: «Нет Бога, кроме Саймона, и ты теперь будешь пророком его». Потом, чтобы добавить драматичности моменту, он нарвал на ближайшей клумбе охапку белых лилий и вручил их мужчине. Тот очнулся на долю мгновения и снова замер.

 

Саймон решил, что лучше всего будет забраться на крышу многоэтажного дома и сверху разработать план действий: какую машину в каком порядке куда передвигать. Роскошный вестибюль отеля, фикусы в кадках, зеркала. Саймон подошел к дверям лифта и нажал на кнопку вызова. Лифт отозвался тихим гудением, на табло этажей стали сменяться цифры – семь, шесть, пять, Саймон убрал палец от кнопки, и лифт остановился где‑то между четвертым и пятым этажами. «Да ну тебя к Аллаху», – пробормотал Саймон и направился в сторону лестницы. Его совсем не грела идея оказаться в остановившемся лифте в мире с остановившемся временем.

 

В детстве, ему было тогда лет шесть, наверное, Саймон поднимался с дядей Николасом в похожем лифте: они собирались пообедать в ресторане на крыше отеля. Дядя Нико был одет с иголочки, Дядя Нико всегда и при любых обстоятельствах был одет с иголочки. Пиджак в крупною клетку, галстук, рубашка, заправленная в подпоясанные тонким кожаным ремнем штаны, туфли из мягкой замши. Дядя Нико сиял, и Саймону казалось, что и он сам тоже отражается в этом великолепии, правда искаженно, как в сияющих никелем стенках лифта. А потом лифт остановился. Это казалось немыслимым, чтобы в таком фешенебельном отеле мог застрять лифт, но это произошло. Саймон громко рассмеялся: «Чувак, ты время останавливаешь, что тебе кажется невозможным в застрявшем лифте?» Клочки смеха превратились в отрывистый лай, дробящий повисшую тишину, Саймон осекся: «Не мешало бы добавить немного эха», – сказал он кому‑то. Без эха смех звучал жутковато.

 

Когда лифт замер, тогда, в детстве, в нем тоже стало очень тихо. Есть разные типы тишины: есть легкая, которой радуешься, как глотку воздуха, есть тишина тяжелая, как земля, укрывшая ватным одеялом гроб, в котором тебя похоронили. Есть стерильная тишина, как сейчас, когда вообще нет звуков. Тогда, в лифте, тишина была гнетущей, у нее был запах потного страха и звук тяжелого прерывистого дыхания. В любой тишине есть звук дыхания. Всегда. Мы редко обращаем на это внимание. Дыхание и Время – сестры, теперь Саймон знал это точно.