Одноразовые близкие
Помните клип Бейонсе Irreplaceable? Она там такая красивая, независимая, мол, в общем‑то, не хотелось прожить с тобой душа в душу до конца дней. Смотрю его и думаю: что же это были за отношения, если она так спокойно, даже хладнокровно смотрит, как он собирает вещи?
Может, пытается сохранить лицо и скрыть, что раздавлена. Или это действительно гимн свободе?
Как только расстаешься с парнем, начинает ломаться то, чем он тебя обеспечивал. Моментально отключаешься от всех благ, которые он тебе давал, забрал свою системную поддержку. Ноут ноет, что батарея не заряжается. Интернет пропадает. «Ваш ключ занесен в черный список», – кричит каждые пять минут Касперский. Мой ключ занесен в черный список у счастья. Смешно.
Я верила в принца на белом коне, в любовь до гроба и смерть в один день на одной подушке. Мне повезло его встретить. Он казался тем, кого в голливудских фильмах называют the One. Я радовалась, что больше не свободна. Любила его, чувствовала взаимность и была убеждена – мы неуязвимы.
Помню фильм «Реаниматор», который смотрела в детстве. Там с помощью светящейся салатовой жидкости можно было оживлять части тела. И большое туловище полфильма расхаживало, держа под мышкой говорящую голову. Я тоже себя расчленю, но отрежу сердце, положу его в карман – и буду жить дальше.
Запираю себя внутри, выкидываю ключ и больше не чувствую боли, атрофия покрывает меня войлоком. Клянусь, что никогда больше не полюблю, не прикоснусь ни к кому с набором XY‑хромосом, не проснусь ни с кем в одной постели, уберегу себя от этой боли, больше никогда, никогда, никогда…
* * *
Как точно подмечено в песне «Сектора газа»: «Изначальная точка нашей жизни – это роддом, а конечная точка нашей жизни – это морг». Художественная констатация факта, что без медучреждений не обойтись.
– Отдел организации медицинской помощи, Яна, доброе утро, – я повторяю заученную тысячами повторений фразу. Пришла пора стать интеллектуальным придатком телефона.
– Девушка, здравствуйте. А вы делаете аборты? – женский голос.
– Да, мы делаем медикаментозный и инструментальный аборт. Какой вас интересует?
– А беременность вы ведете?
Мой мозг дает сбой:
– Простите, что именно вас интересует?
– И то и другое, вы же знаете, как это бывает. Мужчина еще не в курсе…
Недели через две они пришли. Она – молода, красива и хитра. Он – старше, богаче и менее счастлив итогом романа.
А через три – она сделала аборт. Опухшая, с красным носом, она сидела на стуле рядом с моим столом и рассматривала пол, а я спокойно рассчитывала сумму возврата.
«Хорошо, что на себя договор оформила», – она впервые за встречу подняла глаза.
Телефон снова звонит. И почему call‑центр знает только мой внутренний номер? Надо позвонить поругаться.
– Отдел организации медицинской помощи, Яна, добрый день…
– Здрасьте, скажите, а вы делаете мазки на инфекции под обезболиванием? – интересуется мужской голос.
– На какие инфекции?
– Ну на эти, как их, половые.
– Сами анализы – да, но под анестезией – не думаю. А зачем?..
* * *
Впервые за год мы с Ленкой выползли в аллейку. Подруга открывает бутылку «Шейка», я – банку «Старопрамена»… Теплый июньский вечер. Мы сидим на скамейке на детской площадке и смотрим на заработавшихся людей, которые текут тонкой струйкой по дорожкам. Шуршащие очертания в вечерней дымке.
– Прикинь, этот придурок натрахался, а потом ему проверяться больно.
– Ну и мужики пошли, – подхватывает Ленка. – За удовольствие надо платить. Кстати о придурках – Саша не звонил?
Трудоголики уступили место собачникам.
Город готовится ко сну. Начинают атаковать комары.
– Сволочь, – бью по голени. – Нет. И не надо.
– А как же «мы останемся друзьями, я буду тебе каждую неделю звонить»?
– Я тебя умоляю… О, – поднимаю указательный палец. – Держи! – я достаю связку ключей с брелоком‑мишкой Me to you. – Теперь ты мой мужчина, отныне и на веки веков.
Ленка любуется игрушкой и убирает ключи в сумку:
– А ты помнишь…
Вон на той лавочке, которая скрыта в кустах, я пыталась объяснить подруге, какой валентности должна быть сера, чтобы образовалась молекула серной кислоты. Орала: «Да как ты в училище химию сдала?» – и расписывалась в педагогическом бессилии. На скамейке слева мы учили латынь, словно вызывали дьявола: esse – sum‑es‑est; sumus‑estis‑sunt[1]; cancer, mixture, extractum, musculus, fractura, costa[2]…
А на этой, где сидим сейчас, года четыре назад Ленка заявила: «Однажды, когда мы будем старыми, лет по шестьдесят, я приду к тебе в гости. Мы сядем в большой гостиной, а на стенах будут висеть портреты твоих бывших мужей». – «Нет, – отвечала я ей. – У меня будет только один муж, с которым я умру в один день». – «Вот посмотрим».
– А ведь накаркала!
– У тебя просто не может быть одного мужа! Вчера мне звонила твоя мама. Спрашивала, сильно ли ты переживаешь.
– Мне она тоже звонила. Только пела другое: «Я говорила, надо сразу жениться, а вы все тянули. Теперь будешь бобылем до конца дней сидеть. Кто тебя возьмет с твоим характером», – передразниваю мамины интонации. – А потом еще и порывалась переехать ко мне. Еле отбилась. Сказала, что хочу побыть одна, что у меня есть ты. А если станет слишком тоскливо, то начну выть.
Ленка уставилась на небо в поисках луны и затянула: «У‑у‑у‑у‑у‑у…»
– Тихо, – я ударила ее по плечу. – Люди спят, собаки сейчас подхватят. Самое ужасное не расставание, самое ужасное, что я ошиблась…
[1] Лат. склонение глагола «быть» в настоящем времени.
[2] Лат.: рак, микстура, экстракт, мышца, перелом, ребро.
