От Кремлёвской стены до Стены плача…

Я подхожу к этому деду, он идет с палкой. Я говорю:

– Здравствуйте, дед Кирилл.

А он отвечает:

– Здравствуй, здравствуй.

Я говорю:

– Дед Кирилл, дай‑ка закурить.

Он на меня так:

– Ты что захотел? Закурить? Я тебе сейчас как дам палкой по горбу, ты у меня курить забудешь на всю жизнь.

И он меня отогнал. Я ребятам докладываю, что дед Кирилл меня чуть не охреначил своей палкой. Они говорят:

– Ты успокойся, мы этому деду Кириллу покажем.

Они потом, как мне рассказали, ему отомстили.

У деда Кирилла табак был отменный, турецкий, коричневого цвета. Такого табака ни у кого не было. Его резали, а не рубили в деревянном корыте сечкой, чтобы получилась махорка. Дед Кирилл потом идет по дороге и жалуется всем:

– Весь табак кто‑то утащил.

Он его повесил на чердаке у себя, сушиться, крыша соломенная, продувается и условия очень хорошие для созревания и сушения табака. Эти ребята залезли и оставили ему четыре пучка, остальное все сняли, и украли. Они тоже учились в школе, в пятый класс ходили в другую школу подальше в километрах пяти‑шести. Так получилось с курением.

Хорошо мама не узнала, были бы у меня большие неприятности. Очень я еще не любил деревенских старух. Встретят мою маму, обязательно гадость какую‑нибудь скажут:

– Ваш Боря курил.

– С нами не поздоровался.

– Матом ругался.

Может и было один раз.

Приехали к деду на недельку. Дед уже работал по плотницким делам, где‑то строили коровник. Сын его Валентин воевал в 1941 году, забрали его в армию. Он еще пацан был, женился на медсестре. Она была жгучая брюнетка, такая черная, сердитая. У нее был очень строгий вид. Я ее боялся и, когда был совсем маленьким, называл почему‑то «дядя Лена». Все время меня поправляли: «Не дядя Лена, а она же тебе тетя Лена». А я никак, воспринимал ее, как будто она мужчина, к тому же она еще курила. И было у нее трое детей. Жила она в небольшой отдельной комнате.

Мужа ее, Валентина, убили на войне. И даже не то, что убили, а вначале ранили, после чего он попал обстоятельства, попал в госпиталь и там скончался. В поселке на доске «Погибшие на войне» написаны его фамилия и отчество. Тетя Лена осталась совсем молодая, красивая женщина с тремя детьми – мал мала меньше. Она всех смогла вырастить и дать образование.

Старшего сына тоже назвали Валентином. Он стал военным, окончил училище, потом Военную академию. Служил в стратегических ракетных войсках, в звании подполковника вышел в отставку. В ракетных войсках он служил где‑то под Оренбургом. У него из подразделения солдат с оружием сбежал. Командир говорит Валентину:

– Иди с ним договаривайся.

Они узнали, где он находится, окружили. А он им:

– Не подходите, всех перестреляю.

Валентин:

– Перестань дурить, брось автомат.

Валентин из бронетранспортера в мегафон с ним разговаривал:

– Сдавайся, если добровольно сдашься, то ничего тебе не будет, прошло всего три дня.

Еле‑еле его уговорили. Солдат сдал оружие. Валентину присвоение звания полковника притормозили из‑за такого чрезвычайного происшествия. А сейчас в армии происходят чуть ли не каждый день. После этого Валентин, как только отслужил 25 лет, сразу из армии демобилизовался.

У Валентина была сестра Лилька и младший брат Сашка. Очень любил театр. Ходил в драмкружок. У него лицо такое, как у негра. Очень хорошо играл в спектакле «Хижина дяди Тома».

Когда приехали к деду, думали, надолго не задержимся, но сроки назначения отца задержались. И сели мы на шею нашему деду и тете Лене. Долго тянулось это назначение. Мы с братом не учились около месяца.

Оказывается, отца предполагали назначить в Новосибирск главным инженером на крупнейший сибирский мясокомбинат. Кандидатуру отца нужно было вначале на коллегии министерства (наркомата) утверждать. На коллегии в центре стола сидит нарком, члены коллегии. Начальник управления кадрами докладывает: «Предлагается такой‑то на должность главного инженера» и кратко излагает его биографию и трудовую деятельность. Потом документы идут в секретариат ЦК. После чего нарком издает приказ. Для всего этого нужно время.

 

Глава VII

Жизнь в Сибири. Новосибирск

 

Наконец‑то отца назначили и поехали мы в Новосибирск. На дорогу «отоварили» карточки, почему‑то одними копчеными лещами. Такие талоны были «Мясо – рыба», получай или мясо или рыбу. Вместо хлеба дали сухарей. Был конец октября. Зима наступала, прохладно. Мы наконец‑то освободили наших родственников от нашей обузы. Сели в поезд на Казанском вокзале и поехали, а ехать до Новосибирска семь суток. Едем‑едем мы на восток. За окном вагона пейзажи меняются: поля, леса. Родители решили сэкономили на мне, мне билет не купили. И когда контролер идет по вагону, они положат леща на столик, вроде как кушать собираются, а меня под тряпкой спрячут. Они говорят, что «тебе билет не надо», а потом оказалось, что билет мне нужен был. Ничего, обошлось. Долго ехали, проехали Свердловск, потом Омск, всякие города большие и мелкие и приехали в Новосибирск.

В Сибири уже морозы наступили. Сибиряки уже ездят на санках, запряженных лошадьми. Сидит в санках парень мордастый. У него шапка легонькая и он с красной рожей, сытый такой и развозит людей по городу на лошадях.

Мы приехали с дороги, оголодали, с этих лещей. Сами лещи тощие, а сухари и хлеб дорожный, и на хлеб не похож. Я говорю сейчас своим домашним: «Не выбрасывай еду, вы не знаете, что такое голод». И я приучил всех домашних, чтобы хлеб не выбрасывали, хоть голода нет. Уважение должно быть к продуктам питания.

Приехали мы в Новосибирск, поселили нас в холодной, большой, квартире. Стеклянная дверь в одну комнату, другая – хоромы большущие, но холодно. Приходилось топить печь.

В соседней квартире жила семья, у них была девчонка лет 12–13. У нее был красивый альбом, она песни всякие записывала в этот альбом, какие‑то цветочки нарисованы, песни. В основном в Сибири кто раньше жил? Выселенные. Там и песни такие – «Бежал бродяга с Сахалина» или еще что‑нибудь, и такие про любовь – любил и потом в тюрьму попал. Все неприятности в этих песнях получались из‑за любви. Она такие песни подбирала и в альбом записывала.