От Кремлёвской стены до Стены плача…

Я говорю:

– Мне так нравятся новые книжки нюхать.

Она говорит:

– Ты лучше почитал бы их заранее и посмотрел, а то все нюхаешь. Уже один раз пронюхался в деревне, что на второй год остался.

Я говорю:

– В деревне все учебники были старые и много учеников нюхало и пахли они навозом.

И так и тетрадки нюхал, карандаши нюхал. Все очень мне нравилось.

Нравилось приходить в школу после ремонта, когда осень приходит, деревья в золоте, освещенные мягким прощальным солнцем. Все покрашено, пахнет хорошо свежей краской.

Директор у нас был строгий, лысый, с клюшкой. Бывает, раз – за шею зацепит, аккуратно, конечно, чтобы не повредить ничего: «А ну‑ка, иди сюда. Ты что тут бегаешь?» Перед институтом я был пионервожатым в пионерском лагере и знаю, что такое дети и какие они непредсказуемые. И сам был такой, поэтому у меня опыт воспитания детей большой с пятого класса. Лавируешь между разными детьми как корабль между льдинами, чтобы тебя и там не задавило, не затерло и тут, если ты их сильно поприжмешь. Но они понимали, когда я им внушал нехорошо нарушать дисциплину. Я говорю:

– Вы не хулиганьте, не шумите на уроках, потому что все равно учителя узнают, кто как себя ведет.

Они говорят:

– Нет, все, нормально. Не будем.

Если так по‑хорошему поговоришь, никто тебя не будет считать стукачом, а по другому будешь изгоем, поэтому ребята меня уважали.

Жили мы так, не тужили, прилично. Отцу после лошади дали мотоцикл. Мы на мотоцикле тоже обязательно вдвоем научились ездить. Старший брат за рулем, я его держу, чтобы он не упал с мотоцикла, когда трогаться надо было, потому что у него ноги не хватали до земли. У отца был Harley – здоровый мотоцикл. Я соскочу быстро и держу его, а брат тогда слазает с мотоцикла, и мы вдвоем его закатываем в ворота.

Отец в авторитете был, по радио выступал. Знакомые и друзья – местная власть у него были: военком, областной прокурор, директор спиртзавода, директор киностудии и так далее. И все они приходили с сумками на мясокомбинат и там им вроде образцы продукции отпускали, и полные сумки набивали всем: колбасой, копченостями и всем прочим. И они были очень ему благодарны:

– Александр Федорович, мы все организуем на студии фильмы о вашем мясокомбинате.

Военком говорит:

– Ты ведь награжденный?

Он говорит:

– Да, у меня две медали за победу над Японией, над Германией.

– Наверное, ты был представлен, ты просто не знаешь. Мы это запросим, тебе еще какой‑нибудь орден найдем.

Наверняка бумаги были и они наградили, а вручать‑то и не вручали. А мне как на пенсию выходил, кадровичка сунула без всякого торжества медаль «Ветерана труда» и иди, говорит. А отец в городе был большой человек, по радио выступал, разговаривал с большими людьми, организовывал производственные дела.

Родители собрали в Новосибирске всю родню. Благо с питанием проблем не было. Дед с бабкой из Трубино приехали и бабушка Маша погостить на короткое время приезжала. У нее же хозяйство, не могла долго отсутствовать.

В это время случай такой получился. Военком дал отцу большой револьвер. Он этот револьвер в шкафу наверху на полке держал. И однажды мы револьвер достали с полки, а в барабане три патрона было, остальные пустые дырки. Мы знали, что пустые дырки не стреляют. И знали, как курок взводить, «шлеп», звук есть, а выстрела нет.

И брат направляет револьвер на часы и говорит:

– Вот сейчас бы в часы, – и щелк, а выстрела нет. Там три было патрона, а четыре, по‑моему, пустых.

Примеряется, говорит:

– Вот сейчас в картину.

Я говорю:

– Ты в меня только не целься.

Это когда он уже по всем предметам прицелился. Я говорю:

– Ты вон туда прицелься.

В закрытую дверь. Там вместо двери шкаф получился с полками, его застеклили, и в этом шкафу на полке стоял графин со спиртом.

Потому что спирта на мясокомбинате было много. Отец иногда принесет консервную банку, на ней написано «Почки», а отец две дырки пробьет, проткнет, а из банки спирт течет. Вот все, очень удобно. Брат прицеливается в этот графин, я говорю: «Давай вот в графин, и щелкни». Вот он щелкнул, а вместо щелка получился выстрел и хорошо – пуля попала в доску под графином. Графин подпрыгнул, спирт разлился по полу и крашеные полы вспучились.

А с другой стороны, за дверью в комнате дел спал, отдыхал после обеда. Если бы не полка, а выше, пуля попала в деда. Этого не случилось. Пуля ударилась в полку и улетела вверх, а если бы она просто в дверную доску ударилась, то могла бы и деда зацепить.

Дед выскакивает, дым, выстрел, схватил телефонную трубку, отцу звонит: «Вот тут ребята перестрелялись». Слышу шаги – д‑д‑д‑д – по лестнице летит кто‑то. Это отец, значит. А старший брат – раз, и увильнул в сторону, а мне сунул револьвер в руки, а я его закинул на полку в шкафу.

И отец мне отвесил такую оплеуху, что я со второго этажа кубарем по лестнице почти до самого низа долетел. Мать отца очень ругала, говорит:

– Что ж ты это, взрослый человек, а хранишь так оружие.

Ему было положено оружие по должности. Вот наган был, потом небольшой коровинский пистолет.

Отца расхваливают везде, хороший организатор и т. д. Он стал выпивать. Приехал из Москвы начальник главка Воронцов и ему говорит:

– Партком информирует, что неправильно себя ведешь, мы тебя переведем в Омск.

Отец стремился ближе к Москве перебираться. Закинула нас судьба коренных жителей центральной России в середину Сибири. Вот мы «карабкались» обратно в родные края поближе к Москве.

– Но придется тебя в главные технологи перевести, если ты хочешь поближе, – сказал Воронцов.