Отличники от других… Первая четверть

– Просто я знаю, как справляться с болью, когда есть лекарство. А на улице ничего кроме анальгина с собой не было. Я глупая. Не взяла с собой трость. Если бы не ты, сидела бы на лавке, как дура, и плакала.

Маша раскрыла пакет, вытащила из него две книжки, показала мне, хвастаясь своей находкой. Мы сели на кровати рядышком, и через некоторое время девушка, заметно оживившись, рассказала мне о событиях, произошедших с ней за день. Потом, мы спустились в кухню, и продолжили беседовать за чашечкой ароматного кофе. Позже, на улице, сидя на качелях, обняв мою Машеньку и подставляя закатному солнцу лицо, я улыбался, жмурясь от счастья и думая, что сегодня был еще один волшебный день с ней, подаренный мне судьбой.

Когда пришло время прощаться и возвращаться домой, я опять увлекся долгим поцелуем любимых губ, наслаждаясь нежной отзывчивостью их обладательницы.

Жаль, что в воскресенье Маришка будет занята. Был у меня тайный план сводить её в кино. Зато мы договорились, что мне тоже можно будет как‑нибудь прийти с ней и поплавать в бассейне.

Я мчался домой, казалось сантиметрах в десяти от ещё горячего после летнего дня асфальта. В руке сумка с заветной книжкой, а впереди чудесный вечер дома, в уютной спальне, когда все уже спят, и никто не мешает читать и мечтать…

* * *

* * *

Во сне мне снилась неведомая Москва с антикварными домами и телегами во дворах, которые, почему‑то дымя выхлопами, запрудили улицу Большую Полянку, сплошь заросшую травой, на которой росли ромашки и одуванчики. А по обочинам – дремучий лес, над кронами которого вздымались красные башни Кремля. На одной из них Куранты тикали как настольный будильник. И Маша с длинными распущенными волосами, стоя на перекрёстке, сверяла с ними свои маленькие часы, на которых вместо привычных 12 чисел значились диковинные угловатые буквы с концами, причудливо свисающими вниз, как колючки акации…

 

…Был морозный день. Я спешила на занятия по дзюдо и побежала к остановившемуся трамваю. Большая грузовая машина вдруг оказалась прямо передо мной, продолжая двигаться по обледеневшей дороге в толпу. В голове крутился вопрос: Как мог грузовик ехать, если колеса у него не вращались? Помню, что ударилась лбом о кузов, а ноги по инерции, поехали под большие задние колеса. Потом резкая боль и темнота…

Очнувшись в больнице после операции, я долго изучала сложную систему подвесов и вытяжек, в которых находились закованные в гипс мои ноги. Сознание, замутнённое наркозом, погружало в сон. Я не успевала понять, что именно не так в этой системе.

Проснувшись, наверное, через вечность, попробовала пошевелить пальцами ног, но безуспешно. Лишь тупая ноющая боль, казалось, растекающаяся по всему телу и стучащая с частотой пульса внутри головы. Перед глазами слайдами всплывали встревоженные лица папы, мамы, брата, дедушки и снова сон без сновидений. А потом страшная истина, от которой хотелось спрятаться, укрыться с головой, зажмуриться и всё забыть: «Я не смогу ходить без ноги». Я смотрела в потолок и боялась отвести взгляд, изо всех сил удерживая внимание на белой панели, стараясь не пускать эту мысль овладеть мной. Трудно было не впасть в отчаяние, не поддаться истерике, не жалеть себя, несчастную, умываясь слезами. Когда пришла мама и сказала, что умер дедушка Тима, я заплакала от отчаяния. «Он ведь только вчера приходил, – проносилось в голове.– Рассказывал весёлые истории, говорил, что я обязательно смогу жить и ходить как все, потому что сильная, и потому, что Бог никогда не пошлёт человеку испытания, если тот не сможет его выдержать». Дед, уходя, очень просил простить человека, сделавшего меня инвалидом. Какое это страшное слово – инвалид! Как клеймо, от которого уже не избавиться ни по какому волшебству. Выход только один – взять себя в руки, всё обдумать и сделать так, как советовал дед Тима. Вечером я постаралась убедить себя, что жизнь продолжается, самой себе объяснить тот случай, посмотреть на ситуацию глазами того водителя, и с удивлением обнаружила, что мне стало легче. «Может он и вправду не смог остановить гружёную машину на льду? Ведь не крутились же у грузовика колёса…!!!»

Когда в палату пришли незнакомые люди в халатах поверх костюмов и представились начальником автоколонны и водителями, я увидела сострадание в их глазах. Они что‑то говорили о санатории, принесли кучу конфет, фруктов и большого плюшевого медведя‑панду. Водитель, назвавшийся Антоном Семёновичем, всё отворачивался и украдкой вытирал слёзы, а потом, когда все вышли, задержался, стал на колени передо мной и пробормотал: «Прости, дочка, меня, грешного! Не успел я, окаянный, спасти тебя, девочка! Я буду помогать тебе, как смогу, буду молиться за тебя. Дай Бог тебе здоровья и никогда больше не страдать!»

Позже, папа рассказал, что все водители и руководство автоколонны решили каждый месяц отчислять из своей зарплаты деньги на моё лечение.

Мама настояла на том, чтобы в начале апреля я начала вставать на костыли и учиться ходить с ними. Она ровным безжалостным голосом (спасибо ей за это!) объяснила, что мой коленный сустав на правой ноге без тренировки может навсегда потерять подвижность в согнутом положении, и потребуется еще одна ампутация оставшейся голени, чтобы впоследствии можно было надеть протез. Пересилив сводящий мышцы, липкий животный страх, я стала наступать на закованную в гипс левую ногу, ещё долго по привычке «шагала» короткой культей правой ноги, тщетно ища опору для неё. Боль вернулась и каждый день напоминала о себе, отпуская только тогда, когда я валилась в изнеможении на кровать после многочасовых тренировок и обезболивающего укола. Когда принесли первый протез, я смотрела на этот, похожий на грубо отрезанную ногу большой куклы, чуждый моему телу предмет с содроганием. Еле убедила себя, что смогу надеть его. Даже в толстом компрессионном носке получилось вытерпеть лишь минуту. Почувствовав, как нежная кожа, только‑только затянувшая рану на культе, запылала огнем, как обваренная кипятком, я сбросила протез на пол. Ногу свело от нестерпимой боли. Тогда я попросила дать мне какой‑нибудь наркотик, чтобы привыкнуть к ней. Мама категорически запретила даже думать об этом. Стать на обе ноги, без костылей – простое даже для младенца упражнение, для меня казалось невыполнимым. Судорожно обхватив брусья руками, я впервые медленно перенесла вес тела на протез. Ощущение, что нога погрузилась в кипящую смолу, а из глубины в неё вонзаются острые шипы – пожалуй, так можно описать эту пытку. Йогам такое и не снилось. Каждый день число шагов по колено в смоле увеличивалось. Тренажёры стали привычными, как тумбочка или кровать. Желание ходить как все, подстёгивало продолжать тренировки. Врачи предлагали инвалидное кресло, чтобы выезжать гулять на воздух, но я не стала в него садиться. Казалось, сев в это страшное кресло с большими велосипедными колёсами, я автоматически стану инвалидом и уже никогда не смогу жить как все люди.

Когда одноклассники с классным руководителем приходили в больницу, настроение у меня поднималось. Они спрашивали о здоровье, рассказывали о школе, приносили домашнее задание, но среди ребят я не увидела тех, кого считала своими друзьями и подругами. Даже Костик – тихий мальчик с большими голубыми глазами, помогавший носить портфель и однажды угостивший мороженым в кафе – ни разу не пришёл. От этого становилось грустно и непонятно.

Однажды, в конце марта мама пришла проведать днём, необычно радостная и деловитая. «Машенька, я всё уладила, – возбуждённо говорила она.– Ты сможешь в мае поехать в Израиль в реабилитационный лагерь при клинике эндопротезирования. Там такие же дети, как ты, учатся ходить и жить после травм и ампутаций. И там тебе сделают удобный современный протез. Сейчас папа оформляет тебе загранпаспорт. А задание на эти полтора месяца – научиться разговаривать и понимать английский язык».

С этими словами она поставила на тумбочку маленький кассетный магнитофон с наушниками, стопку кассет и учебник по английскому языку. Я не поверила, и во все глаза смотрела на мать.