Отличники от других… Первая четверть

– Мам! Ты чудесница! Это ведь невозможно…?

– Возможно, дочка, и даже очень нужно именно сейчас, пока заживает нога, научиться правильно ходить, чтобы не хромать, – ответила мама, пытаясь за строгим выражением лица скрыть радостную улыбку.

И я с головой погрузилась в изучение английского. Прослушав кассету полностью и разобрав только комментарии преподавателя, взяла учебник и, руководствуясь инструкцией к уроку, стала по нескольку раз слушать отдельные фрагменты фонограммы. Вскоре получилось разбирать знакомые из школьной программы английские слова. Это оказалось так занятно, что я каждый день с нетерпением старалась быстрее завершить тренировки на тренажёрах и, забыв о боли и усталости, полностью погружалась в английский, порой игнорируя необходимость поесть. Прошло полтора месяца интенсивных тренировок. Я уже уверенно бродила по парку больницы, иногда забывая опираться на костыли при ходьбе, и бойко беседовала с отцом на английском, когда он приходил проведать меня после работы.

Врачи сделали мне подарок: к 1 мая – выписали из больницы! Я наслаждалась домашней обстановкой и общением с родными все майские праздники. С удивлением обнаружила установленные вдоль всех лестниц и ступеней полированные металлические поручни. Дом оказался таким же доступным и удобным, каким был до травмы. Напрасно я опасалась, что не смогу попасть на второй этаж в свою спальню. Мишка ходил за мной по пятам, помогая привыкнуть ходить с одним костылём. Я продолжала занятия в спортзале, оборудованном новой беговой дорожкой и тренажерами, постепенно расставаясь со ставшей уже привычной, болью, сопровождавшей каждый шаг. Забота родных была тщательно продуманной и трогательной, и я про себя в который раз обещала никогда не быть обузой для них, научившись заново полноценной самостоятельной жизни. Каждое утро после ходьбы на беговой дорожке, занятий в спортзале – обязательная прогулка по двору с верным Джеком. Я пока на него больше опиралась, чем держала за ошейник. Впрочем, он был не против этой роли «почти лошадки». Однажды, когда мы с папой и Мишкой поехали в бассейн, я с удивлением обнаружила, что по‑прежнему могу быстро плавать, обгоняя многих прочих здоровых посетителей. Только через полтора часа, выбравшись из воды на бортик и почувствовав привычную боль в ноге, осознала, что на время, пока плавала, ко мне вернулось привычное детское ощущение лёгкости и беззаботной радости движения, которое, казалось, раз и навсегда утраченным вместе со ступнёй несколько месяцев назад. Это открытие повлияло лучше любых лекарств. Даже возвращающаяся время от времени боль в ноге теперь напоминала не о травме, а об уверенности вернуться к полноценной жизни, пусть даже пока только в воде.

Шестнадцатого мая папа проводил нас с мамой на самолёт, и через два часа полёта, я впервые ступила на землю столичного аэропорта Внуково. Такого количества самолётов в одном месте я раньше не видела. До Москвы на такси ехали почти столько же времени, сколько и летели. Столица встретила нудным моросящим дождём, сквозь который через мокрое стекло открывалось увлекательное зрелище широких проспектов, комплекса высоких, похожих на башни, домов (мама сказала, что это Московский Государственный Университет), яркие витрины магазинов и невероятное количество машин и автобусов на улицах. Покружив по узким проездам, мы наконец, остановились у огромной гостиницы «Россия». Из окон номера открывался потрясающий вид на красные башни и стены Кремля, набережную реки Москвы, Собор Василия Блаженного. Впечатлений было масса. Меня начал заводить стремительный темп жизни столицы.

В день приезда, едва успев умыться в номере и перекусить в баре гостиницы, мы с мамой помчались в посольство Израиля на собеседование для получения визы. Выйдя из такси, прошли через калитку КПП с вооружёнными короткими автоматами гвардейцами в незнакомой черной форме. Те тщательно проверили документы, и я заметила, как их отношение к посетителям сразу сменилось с настороженно‑прохладного, до приветливо‑участливого. К нам подошла молодая женщина в такой же военной форме и в берете, из‑под которого выбивался хвост черных как смоль волос. Она сказала мне что‑то на незнакомом звучном языке, улыбаясь доброй улыбкой, и подкатила кресло‑каталку. Я растерялась, покраснела и неуверенно ответила по‑английски, что не понимаю. Тогда женщина на английском языке представилась помощником консула Израиля Соней Штейхель, и объяснила, что будет удобнее передвигаться по зданию в кресле‑каталке. Я взглянула на мать и, не найдя английских слов, чтобы возразить, молча села в кресло, которое тут же покатил по пандусу к специальному лифту молодой гвардеец, шепнув на ухо, чтобы ничего не боялась. На верхнем этаже мы вышли из старинного лифта с коваными решётками‑дверями, встретившись в сводчатом высоком коридоре с мраморными колоннами в стиле ампир с мамой и двумя мужчинами, одетыми в длиннополые чёрные сюртуки, чёрные брюки и маленькие чёрные шапочки на макушках, из‑под которых на виски спадали длинные тонкие косички. Они тоже говорили на английском языке, пригласив посетителей в обставленный с хорошим вкусом кабинет, за огромным столом которого сидел пожилой еврей в такой же маленькой шапочке на макушке и с длинной седой бородой.

– Шолом‑Алейхем! – приветствовал он всех вошедших.

– Шолом! – ответила я хозяину кабинета дрогнувшим голосом.

– Здравствуйте! – сказала мама, смутившись.

– И так, дамы и господа, мы собрались здесь, чтобы завершить процесс оформления поездки нашей молодой леди, – сказал мужчина на безукоризненном русском языке, ласково взглянув на меня. – Мисс Мария, Вы действительно хотите посетить государство Израиль, и уверены, что используете время визита только в целях лечения и туризма?

– Да, – осторожно ответила я, быстро взглянув в колючие черные глаза консула.

– И Вы можете обещать под гарантии доброго имени своих родителей, что не будете совершать каких‑либо действий, нарушающих израильские законы?

– Да!

– Вы еврейка?

– Нет!

– Среди Ваших родных есть евреи? Может быть кто‑то из родителей?

Вопрос был неожиданным. Я обернулась, недоуменно посмотрев на мать.

– Видите ли, – пришла она мне на помощь. – Моя мать была еврейкой. Она погибла в фашистском концлагере в Дахау, когда мне было четыре года.

Посол внимательно посмотрел на женщину.

– И Вы можете это доказать?

– Да, у меня есть справка, – с этими словами Анна Петровна вытащила из сумки пожелтевшую бумагу на английском языке, заверенную печатью.

Консул внимательно прочёл документ, потом показал помощникам, и они уважительно закивали головами.

– Интересно, как Вам удалось добыть эту бумагу? Насколько я знаю, власти Советского Союза выдавали узникам фашистских концлагерей, либо членам их семей документы совсем другого содержания…

Мама рассказала консулу, что отец мужа работал в Германии после войны и сотрудничал с американцами, восстанавливая мосты. Они‑то и помогли найти бумаги, подтверждающие пребывание матери в концлагере в Дахау… и с памятью о маме.

– И Тимофей Егорович сотрудничал с КГБ? – вдруг спросил один из людей в черном сюртуке, все это время, стоявший за спиной Маши и мамы.

– Я не знаю. Он был военным инженером‑строителем, – ответила мама, обернувшись.

– Ну, хорошо, вернемся к нашей молодой леди, – произнес консул, повернувшись ко мне. – Вы являетесь членом какой‑либо политической организации?