Отличники от других… Первая четверть

– Давай. Я с удовольствием! Нажимай кнопку наполовину – откроется объектив, и ты увидишь меня в зеркале. Вот этим кольцом настраивается резкость. Можешь отрегулировать свет этим рычажком на колечке диафрагмы. А потом дожимай кнопку спуска, только не держи долго, а то он автоматически серию снимков сделает. На всякий случай, не опускай аппарат, пока полностью не отпустишь кнопку. Понял?

– Ага.

Я навел «Canon», приятной тяжестью нагрузивший мне руку, на девушку, отступившую от меня на пару шагов, и поймал в фокус её на фоне живописной скалы в конце пляжа, красиво спускающейся в море.

– Посмотри на меня, пожалуйста. – Крикнул я Маше, невольно залюбовавшись профилем её гордо поднятой головы с развевающимися на ветру волосами.

Она начала поворачивать лицо ко мне, и я дожал кнопку до упора, намеренно удержав на пару секунд. Фотоаппарат исправно отработал серию щелчков, запечатлев девушку почти в движении.

Маша рассмеялась, глядя в мои восторженные глаза, и заметила:

– Только не говори, что никогда не фотографировал.

– А я и не говорю, – смутился я. – Я тоже очень люблю снимать и сам печатаю фотки на увеличителе. Меня мама научила. Она классно их делает. У нас дома есть небольшая комната‑чулан, которую я оборудовал под фотолабораторию. Табличку вешаю на дверь «Не входить – идет процесс!», чтобы мне не мешали, проявляю… А потом люблю рассматривать на фото те места, где побывал и тех людей, с кем встречался. Наутро, весь пол в комнате бывает усыпан высохшими, скрученными в трубочки фотографиями на газетах. Так что их невольно видит и вся моя семья.

– Знаешь, я тоже люблю всё делать сама. Можно любых эффектов добиться, подержав фотографию в различных растворах. А недавно, папа привёз из Москвы несколько цветных пленок и реактивы. Я, когда приеду домой – попробую цветные фотки напечатать. Кстати, ты меня именно на такую пленку нащёлкал.

Мне показалось, Маша не хотела уходить, воодушевлённо рассказывая о своём увлечении. Потом, словно опомнившись, она протянула мне руку. Я снял с шеи фотоаппарат и вернул ей, осторожно помогая засунуть его в чехол.

– Пойдём, а то папа, наверное, уже изжарился в машине.

Нотки сожаления в Машином голосе подтвердили мою догадку. Я взял её под руку, и почувствовал, как тяжело она на меня опёрлась.

– Прости, Маш, я должен был догадаться, что тебе тяжело стоять. Но ты так здо́рово ходишь, не подаёшь виду, что тебе бывает трудно. Ты такая…! Ты обязательно будешь снова легко ходить, бегать и, может быть, станешь спортсменкой.

Она задумчиво посмотрела на меня погрустневшим взглядом.

– Спасибо тебе! Ты добрый и очень внимательный, Владик! – голос её дрогнул. – Я никогда бы не подумала, что встречу парня, который… не такой как другие, и к тому же, захочет со мной дружить! Обязательно сегодня расскажу Мишке по телефону.

Мы медленно пошли по камням к бетонной лестнице, ведущей к автостоянке. Я помог ей взойти наверх, поддержав на верхней ступеньке. Недалеко стояла белая «Волга» ГАЗ‑2402 «универсал», возле которой ходил Машин папа.

– Ну что, молодёжь, пора нам ехать на обед. Вас подвезти, Владислав?

– Нет спасибо, я тут рядом в лагере живу. Мне тоже пора на обед. Все уже ушли…

– Ну, пока, Влад! – голос Маши согревал теплотой. – Мы же, ещё увидимся?

– До свидания, – ответил я громко, невпопад, поскольку мысли путались в моей голове. – Спасибо вам за всё! Вы с папой – замечательные!

Я поставил сумку в багажное отделение и взял Машу за руку, помогая ей устроиться на переднем сиденье.

– Мы обязательно увидимся, – продолжил я уже тише. – Я приду сегодня часов в шесть купаться. Ты будешь?

– Хорошо, наверное, с мамой придём ненадолго. Нам вечером на переговорный пункт нужно ехать, Мишке позвонить. Как он там экзамен сдал?

Захлопнув дверь, я отошёл от машины. Фёдор Тимофеевич легко занял место водителя, завёл мотор, и «Волга» с характерным урчанием выехала со стоянки, скрываясь за облаком пыли. Я медленно побрёл к лагерю. Мне нужно было побыть одному и подумать. Я никогда не испытывал ничего такого раньше. Шёл как во сне, автоматически поворачивая на нужные тропинки и находя в ограде лагеря калитку. Упёршись в здание столовой, зашёл, попутно обнаружив, что почти никого уже в ней нет. Механически прожевал картошку с котлетой, запив всё это компотом, а потом сел на скамейку под кипарисом на аллее, ведущей в жилой корпус. Мои мысли были далеко. Хотелось, чтобы никто не мешал. Я думал о моей новой знакомой. Думал о том, как могла произойти авария, как девушке было больно сразу, и как наверное было больно и страшно, когда она узнала, что на всю жизнь лишилась ноги, стала не такой как все дети, стала инвалидом. Какое мужество, силу воли она должна была иметь, чтобы преодолеть боль и заново научиться ходить, чтобы остаться собой, красивой, умной, жизнерадостной девушкой, сделать так, чтобы окружающие не подозревали об её недостатке! Несмотря на жаркое солнце, мне стало зябко. Я подумал, что вряд ли смог бы выдержать даже десятую долю тех испытаний, которые преодолела Маша. Было стыдно за свою тёплую, уютную, размеренную жизнь, за то, что я пренебрегаю спортом и жалуюсь на отсутствие времени для физических упражнений. Я только сейчас начал осмысливать, что ничего ещё в жизни не узнал и не пережил, и, в сущности, не готов к настоящим испытаниям. Сколько раз обещал себе заниматься ежедневно зарядкой и качать мышцы с гантелями. Меня хватало дня на два, а потом были, как казалось, более важные дела. Хотелось играть, когда уже нужно было делать реальные вещи и принимать реальные решения. Словом, пора было становиться взрослым. Я подсознательно чувствовал, что только в этом состоянии могу адекватно воспринимать моё новое знакомство и разобраться в моих новых мыслях и ощущениях. Детство не соответствовало этому незнакомому статусу, и я дал себе обещание, во что бы то ни стало поскорее стать взрослым, чтобы быть достойным Маши.

 

Девушка Маша

 

Должно быть, я заснул на скамейке, потому что вздрогнул, почувствовав, что меня кто‑то трогает за плечо. Сестра сидела рядом и будила меня.

– Что случилось? – спросил я, просыпаясь окончательно.

– Ты чего не в отряде? – спросила она тревожно. – Тебя все ищут…

– А сколько времени? – поинтересовался я, начиная злиться. – И зачем меня искать? Я что, маленький, ходить строем за пионерами?

– Ну, если немного и вырос за несколько часов, то это не считается. – В голосе сестры сквозил холодок сарказма. – Скоро пять вечера. И тебя ищет мама. Она в кружке детского творчества. А вечером мы идём в посёлок на переговорный пункт, звонить домой папе. Здесь телефон опять не работает.

Выложив мне все новости, она немного успокоилась и попробовала гребёнкой из своей сумки расчесать мои, наверное, слишком растрёпанные волосы. Я резко отшатнулся от неё.

– Ты чего такой злой? На солнце перегрелся?

Сестра посмотрела на меня подозрительно.

– Может и перегрелся! – огрызнулся я.