Падшие ангелы
Конечно, аккумулятор тоже был «мёртв», а шнура для зарядки днём с огнём не сыщешь, поэтому Лёшка изготовил свой собственный, припомнив армейские «мудрости» и проявив врождённую смекалку.
Лёшка спустил машину на домкрате на землю – перевалило за полночь, и он собирался заночевать в машине, когда вдруг пришла мать и принесла ужин.
– Я постелила тебе в доме. И баня натоплена. Поешь… – Женщина поставила кастрюлю с котлетами, молоко и хлеб прямо на капот машины. – Завелась?
– Завтра посмотрим, – сказал Лёха и вытер полотенцем руки и лицо от пыли и пота. – Должна завестись… Аккумулятор зарядить надо.
Мама стояла, скрестив руки на груди, привалившись к стене, а висящая на потолке одинокая лампочка своим натужным светом вычленяла из её лица все морщины и изъяны, какие были и даже указывала на те, какие ещё будут. Она успокоилась, превратившись снова в обычную старушку, одинокую и сломанную ещё в самом начале своего становления, как женщины, как жены, как Мамы…
– Не суйся на ней в город, Лёша…
– Ты что‑нибудь знаешь про неё? – спросил Лёха, уплетая котлету.
– Дело ясное, что дело тёмное. Твой отец ездил на сборы ветеранов‑афганцев в город, не помнишь? Тебе лет одиннадцать было… Ну, тогда они ещё ветеранами не были – были просто «афганцами». Ну и вот: на них там «наехали». И что там было в подробностях я, конечно, не знаю, знаю только то, что через неделю после возвращения отца домой, какие‑то люди пригнали ему эту машину. Что там произошло – кто теперь узнает… Он был очень рад, так рад, как потом и разочарован – вспомнил, что ног‑то нет, как ездить? Никак… Приезжали друзья‑«афганцы», обкатывали её, но никто не решался спросить про продажу, хотя, наверное, хотели многие. Короче говоря, блатным языком – «отжатая» она у кого‑то. Документы вроде бы в порядке, но кто знает – столько лет прошло. Вдруг сейчас в розыске?
– Да уж… Отец был, оказывается, не прост.
Мама посмотрела на сына долгим невидящим взглядом, который на миг прояснился, и сказала:
– Да… Но то немногое хорошее, что было, «смыла» монотонная река многолетнего гавна.
Лёха выпил стакан молока, поставил его на капот и прямым открытым взглядом посмотрел матери в глаза:
– Пойдём спать, мама. Я помоюсь только… Не жди меня, ложись.
– Я все эти годы тебя ждала – не могу разучиться так сразу… Ты же исчез сразу после «срочки», укатил миротворцем в свою Сербию. Только вот где ты болтался больше года, ведь она в 1998‑м началась?.. – она посмотрела в сторону сына очень обиженно, но быстро опустила глаза. – А потом я получаю письмо из Франции… И тут я готова тебя убить была.
– Ты же не ответила ни на одно моё письмо…
– Я знала, где ты, и мне этого было достаточно – я злилась очень. Ты понял это после второго письма и больше не писал… Я садилась за письмо сто раз и даже написала что‑то, но выкинула. Прости меня…
– Пойдём спать, мама… Утро вечера мудренее, – он обнял её за плечи, и они вместе направились к выходу из гаража. – Товарищ выключатель, разрешите разомкнуть Ваши нежные контакты?.. – обратился Лёха к выключателю и потушил свет.
– Усложняешь…
– Это армейский юмор, мам.
– Тупой.
– Согласен с каждой буквой…
Ворота со скрипом закрылись в ночи.
Глава II
Лёха проснулся в 10:30 и, не умываясь, ринулся в гараж проверять машину. Он открутил самодельные клеммы, залил бензин в бак и, затаив дыхание, повернул ключ в замке зажигания – движок пару раз с надрывом крутанулся, Лёха помогал ему, поджимая на педаль газа, а на третий раз движок будто освободился и «полетел» – машина завелась.
– Даааа!.. – восторженно прошипел Лёха и, оставив автомобиль «прогреваться», пошёл в дом.
Мама собирала завтрак на стол.
– Завелась, мам!
– Отлично, – улыбнулась мама. – Умывайся и за стол.
– Хорошо! – Лёха подошёл к умывальнику, умылся ледяной водой и стал мочить зубную щётку. – Сейчас поедим и я проеду по улице туда‑сюда… Посмотрим, может, что отвалится. Не дай Бог.
– Поешь… – Мама пожарила яичницу на сале и порезала маринованные огурцы, помидоры выставила в тарелке. – Ты рассол помидорный всё ещё любишь?
– Да, мам, – Лёха зашёл на кухню и сел за стол. – Люблю… Мммм!.. Яичница на сале! – Он закатил глаза. – Это просто фантастика.
– Да… Я беру поросёнка одного на зиму. – Мама села за стол и протянула сыну ложку. – Сейчас дорого всё. Если своей кормовой базы нет, то скотина тебя съест, а не ты её. А у меня её нет… этой базы… С паёв моих дроблёнку возит мне фермер – Науменко, помнишь?
– Всё ещё живой, что ли?..
– А что с ним сделается. Работает. Троих детей «на ноги» поставил, образование дал и прочее… Внуки уж большие. Он же один остался у нас из «кулаков», остальные разорились и опустились. Колхоз развалился. Остались тут только те, кто помирать собрался. Молодёжь пьёт, а это значит – нет будущего тут. А когда‑то ведь было шумно… Работа была, и ребятишки бегали по улицам толпами. И ты с ними бегал… Знаешь, вот ни у кого из Вашей детской компании судьба не сложилась, Лёша…
Лёха заканчивал с яичницей и посмотрел на мать:
– Моя судьба не несложилась, мам. Она ещё складывается.
– Иди учится, коли деньги есть. Оставаться тут – это конец… Оставаться надо было раньше, когда колхоз был и кипела жизнь, а сейчас… Цены на всё взлетели до небес, мужики последнюю технику распродают, бросают всё, потому что не на что её заправлять. А принимают хлеб, мясо, молоко, знаешь, – за сколько? Гроши! Чтобы ты лишь бы с голоду не подох да дальше Город содержал! Ленка Крюкова ездила к младшей своей в город, на «побывку» с внуками сидеть, так говорит литр молока тут взяли за рубль, там – разбодяжили и продали – за десять. Даже не за три!.. За десять! Так что… А в райцентре только лесопилка, так с неё работяг только вперёд ногами выносят – люди держатся за работу зубами.
– Я подумаю, на кого учиться. Пока отдохну, съезжу в центр – посмотрю, что там. Мне город не особо нравится – нехер там делать.
– Ты в райцентр хочешь податься?..
– Ну да. А почему нет? – Лёха уловил тревожные нотки в голосе матери. – Там и с машиной через ментов вопрос решу… И с корешами из «пучихи», может, встречусь – интересно же, кто кем стал. Может, глядя на них, и сам пойму, куда мне надо… Чего ты?
