Палач, скрипачка и дракон

– Да что? – недоумевала Энрика.

– Нильса!

Страж порядка, сунув руки в карманы шинели, обходил по кругу новый каток, который уже заполонили юноши и девушки.

– Вижу. И…

– Шарф! – простонал Рокко. – Где он откопал такую отвратительную вульгарщину? Мало того что цвет девчачий, так еще и на таком здоровяке смотрится… Ужасно!

Почему‑то Энрика напряглась в его объятиях, но тут же расслабилась. Засмеялась.

– А еще на нас с завистью смотрит Ламберто, – сказал Рокко. – Все, хватит руки распускать, отпрыгни‑ка. А то ишь – как обниматься, так со мной, а как замуж, так за…

– Эй, Рокко! Да ты, никак, возлюбленную у меня отбить собрался?

Энрика скользнула в сторону от Рокко и нашла взглядом улыбающегося Гиацинто. Все в том же безукоризненном глухом пальто он стоял чуть поодаль. На ногах у него коньки – свои, не напрокат взятые. Вот он властно вытянул руку, и Энрика подъехала к нему, взяла ладонь.

– С праздничком, Гиацинто, – мрачно сказал Рокко. – Что ж не рассказал? Я бы вам подарок приготовил.

– Взаимно, Рокко. – Холода в голосе Гиацинто ничуть не меньше. Кажется, даже пар изо рта не идет. – Нам и без подарков хорошо будет. Да, любовь моя?

Энрика, покраснев, что‑то забормотала. Жалкое зрелище… Рокко поморщился.

– Можно тебя на два слова, Гиацинто?

Сын жреца приподнял бровь. До какой же степени у него каждое движение – будто нарисовано! Даже мерзко.

Гиацинто повернулся к Энрике:

– Подожди меня немного, любовь моя. Я скоро.

Он приподнял ее голову за подбородок, поцеловал в щеку, и коньки будто сами по себе двинулись в сторону Рокко, унося монолитную фигуру владельца.

Убедившись, что Энрика не услышит разговора, Рокко негромко сказал:

– Ты что задумал, а?

– Жениться. А почему тебя это смущает? – Как же сильно хотелось Рокко одним ударом сбить с его лица улыбку! А лучше не одним…

– Потому что ты нашел единственную девушку, которая тебе на пушечный выстрел не нужна, вот почему.

– Ну, зато я ей нужен, – пожал плечами Гиацинто. – У тебя все?

– Нет, не все. – Рокко покачал головой. – Если думаешь, это тебе игрушечки, как в наших с тобой делишках, то жестоко ошибаешься. Узнаю, что она несчастна, – тебе конец. Понял?

Гиацинто изменился в лице, теперь лоб его прочертила складка – как у отца в минуты гнева.

– Тебе сколько повторять, чтобы про наши дела в Вирту – ни слова? – прошипел он, оглядываясь.

Рокко что есть силы сжал в кармане стеклянный шарик:

– Ты меня не пугай, жречонок. Нечем. Позаботься лучше о том, чтобы стать хорошим мужем. А еще лучше – отступись. И все будет замечательно, у всех нас.

Складка на лбу Гиацинто разгладилась. Губы изогнулись в отвратительной ухмылке, от которой Рокко передернуло.

– Что ж, я прислушаюсь к твоим словам и самым тщательным образом их обдумаю. Спасибо за беседу, Рокко. Желаю счастья в новом году.

– Счастья, – буркнул Рокко, провожая взглядом кружащуюся такую нелепую, невообразимую пару. – Мне и в старом неплохо было. Шел бы ты, со своими пожеланиями…

Часы над площадью пробили десять раз, и родители потащили домой разыгравшихся детей. Рокко, насвистывая, направился в домик с надписью «Коньки» – подсчитать прибыль. По всему, колдун должен быть доволен. Хотя он и без того сейчас явно не грустит.

 

Глава 4

 

Минуты тянулись, как мед, а час пролетел незаметно. Вот и одиннадцать. Энрика с недоумением смотрела на циферблат. Может, сломались? Но нет – вот доносится с площади бой больших часов. Раз, два, три… Одиннадцать ударов насчитала.

– Пойдем, пожалуй? – Герландо поднялся из‑за стола с небогатым угощением и повлек за собой Агату.

Праздничный ужин прошел в напряженном молчании. Да и что в нем было праздничного? Три куриных крылышка? Все, что смогли себе позволить.

– Удачи тебе, дочка. – Агата склонилась над Энрикой, поцеловала ее в макушку – больно уж низко наклонила та голову, и лица не увидеть – и шепотом добавила: – Не бойся ничего. Ты станешь прекрасной женой, и все у нас будет замечательно.

Родители удалились наверх, в свою спальню, а Энрика все сидела, водя пальцем по столу. Внутри все сжалось, заледенело. Кажется, тронь кто – взорвется, рассыплется.

Энрика сорвалась с места, подбежала к оставленной в музыкальном классе скрипке, схватила ее, подняла смычок – и замерла. Тихо. Ни звука в ночи. Зачем все портить, зачем мешать людям, нарушать покой? Рука со смычком опустилась. Поникла скрипка.

– Рокко был прав, – прошептала Энрика. – Я уже сдаюсь…

Захотелось плюнуть на все и бежать, бежать к нему, согласиться и связать жизнь с человеком, которого, по крайней мере, понимаешь! Только вот ноги никуда не побежали. Они понесли Энрику обратно за стол, к окошку, смотрящему в снежную ночь. За окошком – дом Лизы Руффини. Скоро она выйдет оттуда и направится в церковь. У нее – свой путь. У Энрики – свой. Она его сама выбрала и отступать не собирается!

Энрика сложила руки на столе, опустила на них голову и закрыла глаза. Чтобы успокоить мятущееся сердце, попробовала представить будущее. Месяц‑другой, конечно, привыкать придется, осваиваться. Жить в доме Моттолы… Бр‑р‑р! Представить страшно, но ничего. Шаг за шагом – а там и само все покатится.

Придется как‑то угодить свекру. Перестать морщиться и плеваться при виде его толстой морды. Улыбаться миленько, слова говорить правильные, в церковь каждый день ходить, да молитвы честно читать.

Уж из дома‑то семью точно не выгонят, это ж скандал на весь город! Каких бы новшеств Фабиано ни придумывал, а за родню тут всегда крепко держались. И если кто родственника обидел, тому не поздоровится.

Пока Энрика слабо представляла, как именно собирается вернуть музыку в город. Знала лишь одно: нужно заставить Фабиано полюбить музыку! Если Гиацинто почему‑то нравится ее игра, то и ему понравится!

«Нравится ли?» – задумалась Энрика и вспомнила утреннюю встречу с женихом. «Уже пиликаешь?» – спросил он. Разве так говорят, когда нравится, когда… когда любишь? Словно воочию увидела она Гиацинто, в его неизменном пальто, за которым, как иногда кажется, – какая‑то сплошная порода, а не человеческое тело.