Под полной луной

– Помню, – Митрофан прищурился, не до конца понимая, к чему клонит собеседник.

– Так знай, это я ее потравил.

Густые брови Митрофана медленно поползли вверх. Он ожидал услышать очередную версию случившегося, в крайнем случае, имя злоумышленника, но то, что им окажется сам Ипполит, не мог и вообразить.

– У тебя же тоже скотину потравили? – он непонимающе уставился на товарища, пытаясь собрать в голове всю картину целиком.

– Я тоже так подумал, потому и решил отомстить тебе. Помнишь, мы поспорили, у кого боров больше?

– Помню.

– У меня он оказался больше. А через неделю он подох вместе с остальными свиньями. Я и решил, что это ты.

– Зачем бы мне так поступать из‑за какого‑то борова?

– Я был зол и не мог думать ни о чем ином. Но ты прав, вскоре я узнал, что это не твоих рук дело, но было поздно. Как оказалось, жена перепутала пищевые добавки и накормила скотину крысиным ядом. Представляешь? А я сгоряча уничтожил все твое поголовье…

– Да‑а‑а, – Митрофан до хруста сжал кулаки.

Я приготовился к худшему. Если Митрофан кинется на обидчика, то перевернет стол, и тот всей тяжестью обрушится на нас с Ипполитом. Мне не хотелось получить переломы и остаться беспомощным перед схваткой с чудовищем.

Даже в темноте я видел, как напряглись стальные мышцы Митрофана, как пульсировала вена на его лбу, как вздувались ноздри. Он пришел в бешенство и сгоряча мог «нарубить дров». Зачем Ипполит затеял этот разговор? На самом ли деле хотел исповедаться или преследовал иные, известные ему одному цели?

Григорий и Всеволод не спускали с хозяина глаз, ожидая начала действий. Они не сомневались, что Митрофан кинется в драку, если и не с ножом, то с кулаками, точно.

Я перевел взгляд на оборотня – тот чуть заметно ухмылялся. Видел ли это кто‑то еще, я не знал, но нарушить тишину не решился.

И только сейчас услышал, что к волкам примкнули сельские псы. Они скулили, лаяли и протяжно выли, вторя своим диким сородичам. Ничего хорошего это не предвещало: животные словно чуяли приближение беды. Я представлял, как собаки рвутся из загонов, роют землю и вертятся волчком, приходя в неистовство.

Близился час, и внутри пленника пробуждался невыразимый ужас, готовый осквернить все, до чего дотронется взглядом. Чудовище уже рвется на волю, ведомое магнетизмом луны и необузданным голодом. По мере его приближения мы ощутим запах псины, исходящий от Игната; из его рта польется отвратительная смесь греха и непотребства…

– А, знаешь, что?.. – сказал Митрофан. И это было добрым знаком – он пошел на диалог, возможно, драки удастся избежать. – Мне тоже есть, о чем тебе рассказать…

Ипполит в мгновение обмяк, точно медуза, выброшенная на берег. Он ожидал чего угодно, но только не этого. Уж не хотел ли намеренно спровоцировать Митрофана? В таком случае, каковы его мотивы? Напустить в кровь адреналину и тем самым преуменьшить страх перед чудовищем, или… о, ужас, подобным способом выйти из игры?

– Выкладывай, – насупив брови, прохрипел Ипполит и чуть подался вперед.

– Помнишь, когда мы были детьми, у вас сгорел амбар? – медленно и с выражением проговорил Митрофан, смакуя каждое слово.

– Только не говори, что…

– Да. Я его поджег. Неумышленно, конечно, но признаться побоялся. Помню, как бежал, сломя голову, а в спину мне летел пепел от соломы. Ветром его разнесло на несколько километров, и небо потемнело, как при грозе. Запах жареной кукурузы бил в ноздри; ох, уж, поп‑корном я вас снабдил как полагается. Я несся через поле, запинался и плакал, не помня себя от страха, и молился всем богам, чтобы меня никто не увидел.

– В ту зиму мы чуть не умерли с голода, – зло прошипел Ипполит, – нам пришлось побираться, как бродягам, чтобы выжить. Весь наш урожай сгорел подчистую. Родители сказали, что пожар произошел из‑за засухи. А это был ты! Сдохли все собаки, и нам пришлось их съесть, чтобы мясо не пропадало. Моя сестра едва не умерла от кори, потому что мы не могли платить лекарю.

– Да, все так, – согласился Митрофан, – это мой крест, и мне его нести.

– Ты чуть не убил всех нас, – рука Ипполита легла на рукоять ножа, но в то же мгновение послышался щелчок взведенного курка.

Митрофан целил из ружья в сидящего напротив Ипполита. Под столом, так, что никто не мог этого видеть. Поняв, что не успевает вскинуть клинок, охотник скривил лицо в зловещей гримасе и демонстративно убрал руку в сторону.

– РИТА‑А, – прокричал Митрофан так резко, что я вздрогнул.

Через некоторое время со скрипом отворилась дверь, и в проеме показалась женщина. Глядя на Митрофана, любой несведущий мог решить, что Рита его младшая сестра либо дочь. Она была моложе супруга лет на двадцать; и своей красотой потрясала мужчин и вызывала зависть у женщин. А небольшой рост только подчеркивал ее достоинства.

– Принеси керосинку, а то мы уже друг друга не видим.

Не проронив ни слова, Рита вернулась в дом.

Доев очередной кусок мяса, Игнат со звоном бросил вилку и протяжно отрыгнул. Казалось, о нем уже все позабыли в ходе последних событий. Я единственный, кто успевал отслеживать на два фронта.

Тяжелые тучи внезапно расступились, и нас озарил лик полной луны. Она нависла над нами, словно высматривая свое дитя, спрятанное под личиной человека. Темные пятна на ее идеально круглой поверхности напоминали очертания уродливого лица. А бледно‑желтый свет с голубоватым отливом прокатился по двору, едва касаясь предметов и нас. Это был лишь обман зрения, но мне виделось, что на Игнате свет лежал ярче, чем на всем прочем. Оборотень не мог сопротивляться; подался вперед, выгнув шею, и закатил глаза к небу. Мне показалось, что он вот‑вот завоет, но в последний момент небо сомкнулось, закрывая луну.

– Что ты чувствуешь? – поинтересовался Григорий.

– Она зовет, – ответил Игнат, не спуская глаз с небосвода. Он надеялся, что луна появится вновь, но тучи сплелись плотным кольцом, за которым различался лишь ее неясный силуэт.

А я готов поклясться, что лунный свет подействовал и на меня. Внутренние стенания и тревога уступили место безмятежности, а неконтролируемый страх сменился спокойствием и умиротворением. Луна воздействовала гипнотически, приковывая к себе взгляд, переворачивая мысли и сознание.

Тишину нарушил скрип открываемой двери. Из проема показалась Рита; она несла керосиновую лампу. Пламя слегка притушено, но его хватало, чтобы сносно видеть на расстоянии нескольких метров.

Женщина поставила лампу на стол и начала собирать посуду.

– Сейчас вернусь за остальным, – проговорила она и двинулась в дом, шелестя тапочками по гравию, коим были присыпаны низины двора.

Стало светло и, казалось, немного теплее. Призрачный свет керосинки рассеивал тьму, выхватывая из нее задумчивые лица охотников.