Под полной луной
Холодный сентябрьский ветер, порывы которого достигали запредельных значений, гонял листву по улицам, смешивая ее с грязью и пылью. На фоне тусклого свинцового неба и всеобщей серости, как на полотне художника‑экспрессиониста, листья расцветали в бойком ритмичном танце. Их яркие сочные краски казались нереальными. Созданные ими образы завораживали.
С изголодавшейся по влаге земли неуклюже поднимались пылевые вихри; они росли по мере усиления ветра и рассыпались с его затиханием.
При достаточном воображении в этом калейдоскопе можно было разглядеть причудливые фигуры, ежесекундно меняющиеся, как картинки диафильма. Деревья – марионетки ветра – раскачивались, шумно аплодируя этому спектаклю, сквозь их шелест просачивалось едва различимое: ещеее… ещеее…
А ночью горькими слезами пролилось осеннее небо. Раскаты грома наводили ужас на детей и впечатлительных взрослых. Бесконтрольный грохот, напоминающий бой африканских барабанов сотрясал дома.
Казалось, еще немного и небеса разойдутся по швам, не выдержат напора встречных потоков воздуха. А то и вовсе рухнут… и погребут под собой все живое.
Миша сидел на жесткой кровати, обхватив колени руками. Его трясло. Тело покрывал слой холодного липкого пота, зубы отбивали чечетку.
– Нет… нет, – хрипло повторял Миша, а при очередном раскате грома вскрикивал и сокрушенно тряс головой.
Его страх достиг апогея. Миша был близок к потере сознания, но что‑то невидимое (но сильное!) не позволяло ему погрузиться в сладкую пучину беспамятства.
– Двенадцать, – эту цифру он произнес добрую сотню раз, хотя не понимал, что она означает и почему так навязчиво крутится в голове.
Двенадцать. Как количество месяцев в году. Или знаков зодиака.
Число, возникшее из воздуха…
А наутро, когда погода малость успокоилась, а ливень перешел в мелкую противную морось, под сенью раскидистых кленов в парке обнаружили труп.
Молодой парень – обгоревший – в приклеенных к телу джинсах и прожженной кожаной куртке лежал под дымящим
(шкворчащим под дождем)
деревом, расколотым надвое. Черные скрюченные ветви его лениво клонились, словно пытались дотянуться до юноши и проверить – на самом ли деле тот мертв или притворяется.
Парня убило молнией, сомнений в том не возникло ни у криминалиста, ни у полицейского наряда, ни у десятка столпившихся поблизости зевак. Горящая стрела на скорости в сто двадцать тысяч километров в секунду вонзилась в дерево, рассекла его, как щепу остро заточенный топор, а парень, по всему видимому, оказался не в то время не в том месте.
Так началось очередное утро – с несчастного случая, унесшего жизнь молодого и полного сил юноши.
А небо опускалось все ниже. Тучи наползали друг на друга, образуя бесчисленное количество грозовых слоев. Они не стояли на месте – закручивались, принимая вид водоворота. Как бульон в гигантском котле, который неторопливо помешивало некое высшее существо.
Злое существо, добавил бы Миша. Он знал – зло находится всюду, и оно не дремлет. Миша считал так, потому что ничего доброго в его жизни не происходило. Он привык к страху, что следовал за ним по пятам долгие‑долгие годы. Удача отвернулась от него, ушла к кому‑то другому… а ее место заняла неведомая тварь; как тень, она намертво присосалась к разочаровавшемуся в жизни мужчине.
Но у него хотя бы есть крыша над головой.
А снаружи снова бесновалась природа.
Острые капли дождя, гонимые ветром, впивались в кожу и жалили миллионами взбесившихся ос. Они вырвались на свободу после трехмесячного периода засухи, чтобы разгуляться вволю в эти сумрачные сентябрьские дни.
Набухшие от влаги листья более не казались привлекательными, не кружились в невесомом танце. Теперь они напоминали обрюзгших шмелей, с трудом перелетающих с цветка на цветок. Они раскисли. А разноцветный ковер обернулся месивом – однородной коричневой массой, пахнущей перегноем.
С пруда улетали последние птицы. Их трепетные тельца сносило бушующим ветром, и некоторые падали на землю, словно тряпичные куклы, брошенные капризным ребенком.
В глубине парка раздался треск, и с глухим ударом о землю рухнуло первое, не выдержавшее натиска ветра дерево…
Танечка не пошла в этот день в школу. Мама разрешила ей остаться дома и смотреть телевизор, тогда как сама отправилась на работу. Танечка была уже взрослой и самостоятельной, перешла в пятый класс и умела обращаться с плитой и электричеством. А потому могла оставаться дома одна.
Она уже не играла в куклы и не кормила «тамагочи» (сейчас ее любимая игрушка валялась где‑то в коробке на антресолях в компании набора юной медсестры и кучи платьев и париков от старых кукол).
Танечка хорошо училась. Окончила начальную школу с золотой медалью и заняла второе место на математической олимпиаде среди учащихся третьих классов.
Она налила себе стакан молока, подогрела его в микроволновке и уселась в кресло перед телевизором. Возле ее ног мирно спала кошка Маруська, дрыгая во сне лапой и подергивая ушами. Танечку умиляло спящее создание. Время от времени она гладила ножкой мягкий шерстяной комочек, который откликался утробным урчанием, а затем еще сильнее сворачивался в клубок.
Ее любимый сериал прервался рекламой, и Танечка стала искать другую передачу. Она не могла ждать, пока закончится эта бесконечная – как говорила мама – промывка для мозгов доверчивых граждан; рекламные ролики ее утомляли. Все эти улыбающиеся люди (не знакомые друг с другом, но изображающие крепкие счастливые семьи), что с нетерпением ожидают, когда на ужин заварится «доширак»; или человек‑нос, разгуливающий по городу в тщетных попытках высморкаться – смотреть это было невыносимо.
Танечка переключала каналы, но не находила для себя ничего интересного. Утро не задалось. Повсюду реклама или старые как мир фильмы, на которых выросла ее мама.
Девочка так сильно увлеклась, что не заметила, как вышла за перечень доступных каналов, и теперь зачарованно пролистывала станции, на которых присутствовал лишь «белый шум». Треск, шипение и паузы (в момент, когда она в очередной раз нажимала затертую кнопку) становились короче, а из‑за неравномерности нажатий звуковое сопровождение «пустых» каналов напоминало сигналы азбуки Морзе. Длинный – пауза – два коротких…
Взгляд Танечки стал расфокусированным. Зрачки сужались и расширялись. Но побледневший палец продолжал свое дело.
