Покушение в Варшаве
Александр Христофорович задумался. Смысл сказанного как будто ясен. Мы ни в чем не виноваты. Посланник сам своей непреклонностью дразнил горожан. И додразнился. Спасите нас советом, если еще что‑то можно сделать.
Примерно это же было написано русскому двору. Но едва не месяц спустя. Советовались, значит. Мы бы раньше узнали о случившемся от тех же англичан, если бы Паскевич через границу не перехватил слух благодаря лазутчикам и не послал в Петербург гонца, добавив от себя, что на всех базарах люди говорят об эмиссарах белых шайтанов‑инглизов и винят во всем случившемся Иблиса – дьявола по‑ихнему. Значит, убийство для самих персов – большая загадка.
Что же выпущено в письме? Переводчик сделал сноску, выделив красивым, почти печатным шрифтом, да не под готику, а под арабскую вязь. «Нет, молодец парень, мы его точно возьмем».
«Единственное наше упование – на помощь британского посольства. Мы делали все, что сказал нам господин Уиллок через живущего во дворце моего личного медика доктора Макнила. А теперь вы упрекаете нас в нарушении международного права и грозите неизбежными карами! Если вы оставите нас один на один с разгневанными русскими, участь державы Каджаров незавидна. В конце прошлой войны Тебриз был взят, а путь на Тегеран открыт. Только чудо спасло нас! Мы приписываем умеренность России только вашему дипломатическому вмешательству. Спасите нас и на этот раз. Ведь мы поступили так не по своему желанию. Наша вина только в том, что отправленные нами на помощь послу вооруженные отряды не дошли вовремя».
Вот это уже ближе к истине. Александр Христофорович растер лицо ладонями. «Не по своему желанию… А по чьему?» Грибоедов жаловался Паскевичу на высокомерие персов. Что‑то не видно. Не письмо – ковер‑Хорасан. Испугались?
Он бы мог многое сказать об умиротворяющем влиянии англичан на аппетиты России на переговорах в Туркманчае. Паскевич писал. И почему все уверены, будто мы спим и видим, как посадить себе на шею кучу голодных оборванцев, расселившихся по неудобопроходимой земле?
В кабинете Бенкендорфа помимо дежурного портрета государя над столом – за спиной у хозяина, лицом к посетителям – висел еще и портрет покойной вдовствующей императрицы Марии Федоровны[1]. Совсем молодой. Шурка ее такой и не помнил. С высокой прической пудреных волос, перьями в алмазном эгрете и с большим зеленым бантом на груди розово‑бурого платья. Неожиданные в прошлом веке случались сочетания цветов!
Круглолицая в круглой же раме царица взирала на воспитанника с неизменным благоволением. Сколько она для него сделала! Скольким он ей обязан! Вот даже Фалем. Именно ее старания подняли сына покойной подруги на генеральскую высоту. Она навешала на его грудь половину наград. И вот теперь ушла. Скучал ли Бенкендорф по ней? Да, безусловно. Давно потеряв мать, привык видеть в покровительнице ее замену. Когда‑то Мария Федоровна твердо сказала, что он будет государственным человеком. Шурка не поверил. Теперь задавался вопросом: не она ли по собственному желанию закинула его так высоко? А что если он не годится?
От складывавшегося на глазах политического пасьянса голова болела – стоит контузии. Александр Христофорович постоянно боялся что‑то выпустить из виду, не учесть, не обратить внимания, замешкаться, забыть… Он обычный человек, разбирающийся в межправительственной каше только по навыку, в силу многолетнего опыта.
Вон господин Грибоедов уж на что был талантлив. Куда ни кинь: и языки, и музыка, и писал отменно, и договор какой заключил![2] На тебе – растерзали. Да еще какие ужасные подробности! Голову прямо в очках выставили в лавке мясника. Можно ли такое простить? Забыть? Да не двинул ли уже Паскевич полки к границе? Ведь посланник – ему зять.
Бенкендорф подошел к портрету Марии Федоровны. Прислонился к нижнему краю лбом, как прикладываются к иконе, и прошептал: «Мадам, помогите мне. Я очень мало смыслю».
Никому другому Александр Христофорович такого бы не сказал. Даже государю. Везде ждут от него помощи, защиты, ума, изворотливости, знания дела. Иначе зачем он нужен? А что если он вовсе не тот, за кого они его принимают? «Мадам, – снова взмолился воспитанник, глядя на портрет вдовствующей императрицы. – Вы сами приставили меня к своим детям. Так помогите!»
Мария Федоровна продолжала смотреть на него, сложив лаковые губы в напряженной улыбке: «Не подведи, мальчик».
* * *
Александр Христофорович снова вернулся к письменному столу, где лежали остальные бумаги. Следующая из них – письмо визиря Моатемид‑эд‑даулэ – не выговорить – премьер‑министра, опять‑таки английскому послу.
«Вы выражаете резкий протест против событий 6 шаабана и говорите, что никогда ни в одном государстве не случалось подобного. Аллах дал нам разум, чтобы усомниться. Но мы привыкли доверять вам, пусть так и будет».
«Да он дерзит!» – изумился Бенкендорф.
«Дружба, связывающая наши народы уже тридцать лет, покоится на прочном основании».
Фундамент хоть куда: выплаты всем членам шахского дивана, женам, любимым евнухам. Нам негде и вклиниться.
«Минувшая война вспыхнула раньше, чем наши войска были в полной мере готовы. Они сначала были двинуты к Ширвану, Гяндже и Талышу. Русские переправились через Аракс и заняли Тебриз. Вся наша страна попала в руки врагов. Мы не могли продолжать войну и уже не надеялись вернуть потерянные земли. Если бы русские, взяв Тебриз, пошли бы дальше, Персия перестала бы существовать. Но их царь поступил с нами справедливо и сдержанно. Они позволили нам вести долгие переговоры, дали нам оправиться от удара. А теперь посланник русских мертв, и они винят нас».
Похоже на упрек. Зачем перечислять все несчастья персов в минувшую войну? Словно визирь винит в них не собственных полководцев, а того, к кому обращается.
[1] Мария Федоровна (1759–1828), урожденная принцесса София Доротея Августа Луиза, супруга императора Павла I. Подруга матери Бенкендорфа Анны Юлианы Шиллинг фон Канштадт. Многолетняя покровительница Александра Христофоровича.
[2] Туркманчайский мир 1828 г., завершивший Русско‑иранскую войну 1826–1828 гг., был заключен в селе Туркманчай близ города Тебриза. К России отошли Эриванское и Нахичеванское ханства, она подтвердила право держать военный флот на Каспийском море, получила крупную контрибуцию. Все захваченные персами пленные христиане (главным образом армяне) должны были вернуться домой.
