Личный поверенный товарища Дзержинского. В пяти томах. Книга 3. Барбаросса

Войдя в дом, я просто поразился тому, как изменился дед Сашка. Передо мной стоял, по крайней мере, профессор или научный работник с аккуратной причёской и коротко подстриженной бородой.

– Пошли в баню, – сказал мне старик и пошёл первым.

Баня топилась по‑чёрному. Запаха гари уже не было. Старик зачерпнул кипяток из вмазанного в каменку котла и плеснул на чёрные камни. Паром меня пригнуло к дощатому полу. Зато дед Сашка взял кошму, встал на верхнюю полку и заткнул дыру в потолке.

Наконец, я придышался и сел на нижнюю ступеньку полка. Жар приятно охватывал всё тело. Словно читая мои мысли, дед Сашка сказал:

– Что, давненько не парился в русской бане? В Европах‑то разных этого не понимают, а нам с тобой помыться нужно да белье чистое надеть, потому что от того, что я буду говорить твоим начальникам, не поздоровится ни мне, ни тебе.

– А советские начальники к тебе приезжали? – спросил я.

– Приезжал один где‑то год назад, немного послушал, а потом сказал, чтобы я язык свой укоротил, а то он меня до Колымы доведёт, – сказал дед Сашка. – А я давненько твоего приезда ожидаю.

– Откуда же ты это знал? – спросил я.

– А вот помоемся, так я тебе всё подробненько и обскажу, – сказал старик. – Давай‑ка, ложись на полок, попарю тебя по‑стариковски, потом себе веничком добавишь.

После стариковской парилки я кое‑как выполз в предбанник, а оттуда на улицу, где стояли ведра с колодезной водой.

– Воды, – просипел я и протянул руку к ведру.

Сопровождавший меня офицер метнулся в дом за кружкой, а у меня хватило сил рявкнуть на часового:

– Лей быстрее воду, болван!

Солдат схватил ведро и вылил на меня. Ледяная вода освежила горящее тело. Второе ведро я уже лил сам, покряхтывая от удовольствия. Третье ведро вылил на вылезшего на улицу деда Сашку.

– Чего‑то мы с тобой переборщили, – сказал дед, – пошли мыться, за один раз напарились.

 

Глава 8

 

Дома уже был накрыт приличный стол.

– Господа офицеры, в баню, – сказал я командиру взвода охраны и своему сопровождающему. Хотя, что они понимают в бане, потом будут говорить, что мылись в ужасных условиях. Дикари, однако.

Приготовленные для меня бязевые рубашка и кальсоны были немного велики, и их пришлось подворачивать. Бельё чистое, отбитое вальком и прокатанное рубелем. Когда мы вошли в горницу, мои офицеры даже вздрогнули. Посмотрим, какими они вернутся.

– Ну что, дед Сашка, – сказал я, разливая водку по гранёным рюмкам на маленькой ножке, – после бани прохоря продай, а рюмку выпей.

– Суворов это говаривал, – сказал дед, поднимая рюмку, – ну, со здоровьицем, – и выпил, приложив тыльную сторону ладони к носу как закуску.

– Ты рукой‑то не занюхивай, а закусывай, смотри, чего тут наготовлено, – сказал я, показывая на нарезанную ветчину из Голландии, финское салями, прибалтийские шпроты, итальянские оливки, местное сало и яичницу из яиц с ярко‑оранжевым желтком на огромной сковороде.

– Ты смотри, целая география на столе, а поесть‑то и нечего, разве что сало вот, да яичница. Это вот за этим вы к нам пришли, с голоду у себя пухнуть начали? – с ухмылкой спросил меня дед Сашка.

Ох, и ехидный же этот дед, он ещё даст нам прикурить. Такие люди, как он, правду‑матку в глаза режут, и им всё с рук сходит, потому что к юродивым в России всегда было уважительное отношение как к гласу Господнему. А дед Сашка совсем не был юродивым. Что‑то мне подсказывало, что под седой причёской были такие знания, которые нам и не снились.

– Ты, дед, смотри при других такое не говори, а не то наживёшь на свою задницу приключений, – предупредил я его.

– Да нешто я не знаю, что только с тобой можно по‑человечески говорить, – сказал дед Сашка.

– Почему это только со мной можно по‑человечески говорить? – спросил я.

– Да потому, что ты человек русский и совсем не тот, за кого себя выдаёшь, – сказал дед, хитро посматривая на меня. – Ты, мил человек, наливай ищо, а то на трезвую голову от нашего разговора умом повернёшься. Как твои люди поедят, попьют, ты их отправь куда‑нибудь из горницы, мы с тобой дело будем делать, за которым ты приехал.

Не понимаю, какими силами он обладает, но, похоже, знает всё о нас и о наших целях. Хотя, многие опытные люди, выдающие себя за ясновидящих, в первичном разговоре разбрасывают повсюду приманку, как на рыбалке, смотрят, на какое утверждение клюнет человек. Тут тонкая психология. Собрав объеденные вопросы‑приманки, этот человек уже составляет психологический портрет собеседника и начинает рассказывать ему историю его жизни, двигаясь осторожно и отмечая по внешним признакам, где он попал, а где промахнулся. Промах свой объясняет тем, что это тёмная сторона жизни. По мере открытия тех или иных фактов в жизни пришедшего, тот сам начинает подсказывать ясновидящему по тому или иному факту, уверившись в способностях человека и выказав готовность внимать каждому слову чудодея. А тот уже определился с тем, что от него хотят услышать. И оба расходятся довольными. Один доволен тем, что услышал, другой – доволен тем, что он сказал и что сделал.

– А сколько тебе лет? – спросил я деда Сашку.

– Да многовато, я ещё помню, как к нам Наполеон приходил, – ответил дед.

– И документы какие‑то есть? – задал я третий вопрос.

– Да какие документы, мил человек, – удивился дед Сашка. – Три раза горели и всё вот в этом доме. В двенадцатом годе мне уже двенадцать лет было. Французы пришли и нас из дома выгнали. Тятенька мой человек гордый был. Часовых он тоже в дом затащил, ставни и двери кольями подпёр, углы сеном обложил и поджёг. Потом мы снова отстроились, да ещё два раза пришлось двери кольями подпирать. Видишь, дом‑то молодой ещё, даже мох в пазах не поседел.

– Души загубленные по ночам не являются? – спросил я.

– Да и не только по ночам, – вздохнул дед Сашка, – иногда и днём в гости заходят. Всех я их простил, а они нет‑нет, да и заглянут.

– Как это простил? – не понял я. – А не ты ли должен просить прощения за загубленные души?

– А я‑то с чего должен просить прощения? – обиделся дед Сашка. – Их Наполеон послал мамку мою ссильничать и батьку плетью выпороть. Вот и получили. Потом кайзер своих солдат послал внучков моих шомполами выпороть. А потом Ленин послал комиссаров своих нас до нитки ограбить да братьёв моих двоюродных у огорода пострелять. А что с погорельцев возьмёшь? Комиссар‑то всё ругается, что я себе дорогу в будущее закрыл. А вот и не закрыл. Я в будущем есть, а комиссаров нет!