Правило номер 8. Погружение. Часть 1

Постепенно новые привычки стали приносить определённые результаты. Привыкшее изначально, с самого детства, к серьёзным тренировкам, тело её, казалось, только радо было наверстать упущенное за три года. В мышцах вновь начала проявляться сила. Сильно отросшие вдруг волосы стали приобретать непривычный медный оттенок, как у матери. И мало того: Стелла готова была поспорить, что какие‑то странные, не с первого взгляда уловимые, но всё же явные изменения начали происходить не только с её телом, но и даже с чертами лица. Оно становилось каким‑то чужим, не её, непривычным. Впрочем, последнее, касательно лица, она могла, как и многие подростки её возраста, сама себе просто надумать. Но в любом случае, Стелла была, можно сказать, довольна происходящим. Эта новая девушка ей начинала нравиться, у неё был взгляд не просто озлобленный или потерянный, но осознанный. Эта девушка точно знала, чего хочет, и не собиралась просто так глядеть пол‑дня на дождевые капли и слушать пластинки. Даже глядя на капли и слушая музыку, она была бы сосредоточена, постоянно, как натянутая струна…

Омрачало сложившиеся обстоятельства одно: ставшая вдруг очень навязчивой забота родителей, причём обоих. Они, правда, раздражали. Не хотелось этого признавать, но… что было, то было. Не проходило и дня, чтобы Стелла не задумывалась о том, как сильно хотелось бы ей жить где‑нибудь далеко, чтобы не было этих постоянных разговоров о ней: разговоров, которые отец и мать регулярно устраивали, нависнув сверху подобно двум строгим учителям. Почему‑то им вдруг понравилось временами совершать подобное, хотя до этого, ранее, они вели себя, по мнению Стеллы, вполне сносно и такого себе не позволяли. Не лучше были разговоры, что они вели между собой в соседних с ней комнатах – уверенные, по всей видимости, в том, что она их не слышит. Кое‑что она была бы только рада не слышать, честное слово. Бывало, изредка Стелле становилось стыдно за эти свои мысли. В такие минуты она чувствовала, что должна быть терпимее и мягче, ведь все нравоучения этой «сладкой парочки», по сути, являлись выражением самой что ни на есть естественной и любящей заботы о ней. Она повторяла себе это довольно часто, вспоминала, как хорошо им жилось когда‑то в «доме‑саде», как весело было ей играть во внутреннем дворе, пугать по утрам запрятавшихся в ветках ив пташек, затем смотреть вечером, как умильно те пьют воду из фонтанчика, перед тем, как спрятаться вновь в кроне дерева; как она с благоговением слушала заветы отца о том, что не стоит птичек обижать и пугать; как здорово было по весне и летом подкармливать плавающих в пруду залётных уток, созерцать вид с балкона (искусству созерцания её обучила мать – заслуженный сотрудник хоть и слишком современной, но всё же настоящей художественной галереи), вспомнить, наконец, пианино и улыбку той же матери, когда её дочь на нём играла; вспомнить, помимо этого, разные гимнастические агрегаты, огромный фехтовальный зал, – что располагались в самом центре того огромного города, на окраине которого они сейчас проживали; и те приятные зимние праздничные вечера, когда они собирались всей семьёй и пели какие‑то нелепые песни… приезжал дед (вначале с бабушкой, а позже, когда бабушка умерла, один), рассказывал разные истории из своей юности… в общем, всё это было, разумеется, очень здорово, но Стелла знала вот, что: существовала некая Эстелла Фукс в том мире: жила эта маленькая девочка с каштановыми волосами в «доме‑саде», мечтала о собственном домашнем питомце, и о музыке, и о достижениях в гимнастике, и о многом другом… а существовала нынешняя девушка – рыжеволосая, сухощавая, обозлённая (то ли девушка, то ли зверь, по‑правде) и не знала она, кажется, толком, какая у неё фамилия, как её имя, и кто она вообще такая, знала только, что хочет отомстить. Стелла приняла эту «девушку‑зверя» как должное: с тех самых пор, как случилось то, что случилось, она, один‑единственный раз допустив промах с «побоищем» в классе, вообще старалась быть незаметной и принимать то, что с ней происходит, без участия каких‑либо сильных эмоций. Что произошло, то произошло, и назад этого не вернуть, но она обязательно отомстит, только нужно подождать немного, сил набраться, опыта… продумать тщательно стратегию и тактику – как, помнится, её учили в детстве вести себя перед поединком на фехтовании. И злость, эта нервирующая злость на родителей являлась здесь совсем ненужной эмоцией, лишней, неразумной, но…

…но чтобы она не делала, какие бы психологические «приёмчики» не применяла, однако сбивающие с нужного настроя мысли возвращались к ней вновь и вновь, – и стимуляцией этим приступам служила очередная порция маминой и папиной опеки. И так было постоянно, день за днём. Стелла стала сама себе напоминать заядлого грешника, который каждое утро исправно ходит в церковь – замаливать грехи, а к вечеру успевает накопить новых, едва ли не вдвое больше, чем у него было с утра. Мысленно ругая себя за невыдержанность и грубость, она никак не могла заставить себя хоть изредка помолчать, прислушаться, смириться с тем, что слышит каждый вечер.

«Эстель, ну в самом деле, нельзя быть такой злючкой…»

«Эсси, дорогая, ты правда могла бы послушать кого‑то, кроме себя… разве нет?»

«Действительно, что тебе стоит, а, Эсси? – Думала Стелла иногда, в тишине своей комнаты. – Промолчи ты, хоть раз. Можно ведь даже не слушать, что они там говорят. Просто молчи. Ты ведь молчишь, когда неразлучники: те, голубой и зелёный, что живут у мозгоправа в кабинете, – начинают чирикать? Ты же не вступаешь с ними в дебаты, правда? Так и здесь. Ну же!»

Терзаемая впитанными ею задолго до того, как начала активно проявляться её тяга к независимости моральными принципами, Стелла, разговаривая с родителями, всякий раз стала представлять забавное птичье щёлканье и вздыбленные хохолки. Какое‑то время это работало.

С приходом апреля всё изменилось. Во‑первых, попугаи вдруг неожиданно «переехали» к мозгоправу домой. Как дословно произнёс этот идиот, поглаживая свои редкие седеющие волосы и поправляя на носу огромные очки: «…дети очень просили птичек домой, да и некоторых посетителей попугаи стали нервировать. Не все, кто бывает в этих стенах, такие же воспитанные юные особы как ты, Эстелла».

Это была плохая новость. Во‑первых, Стелле сразу в голову закралась мысль, что птиц не забрали домой, но какой‑то больной истерик просто‑напросто распахнул клетку, и в лучшем случае попугаи улетели в открытое окно, в худшем – погибли насильственной смертью. Радости событие отнюдь не прибавило. В пользу того, что птицы, всё же, остались живы, говорил факт, что в апреле окна кабинета были постоянно открыты. И дети у него действительно были – двое. Да и рассказывая историю, врач явно не нервничал. Так что Стелла решила до правды совсем уж не допытываться, однако с исчезновением реальных птиц у Стеллы потерялся стимул к вдохновению во время разговоров с родителями.

Впрочем, ей нашлось, на что переключиться. С некоторых пор она начала замечать на себе какие‑то странные взгляды со стороны окружающих. Как человек, разрабатывающий некий план действий, связанный с реальной опасностью, она привыкла на всё обращать внимание и чувствовать всякое постороннее воздействие на себя, взгляды в том числе. Спустя некоторое время Стелла поняла, что это были за взгляды и с чем их появление было связано. На неё засматривались. Основной мыслью, когда она это осознала, стала крайне ненужная сейчас, но при этом весьма приятная для чувства себялюбия гордость от осознания нежданной, – раскрывшейся для неё, правда, совершенно внезапно, – собственной привлекательности.

«Предположим, тебе не нравится внимание, но ведь это можно использовать себе на пользу, как орудие». – Внезапно осенило Стеллу. В тот вечер родители очень кстати ушли на какую‑то очередную то ли музыкальную, то ли художественную вечеринку, а она твёрдой рукой взяла с журнального столика материн модный журнал, к которому до этого интереса не проявляла ни малейшего. Надолго, впрочем, её не хватило. Чтиво про макияж, причёски, украшения и прочее оказалось довольно скучным, но вот что касается статей про одежду и её сочетание меж собой, – этот материал она проштудировала основательно, и впредь в подобных журналах старалась выискивать только заметки на эту тему. Одежда, а не лицо – первое, на что обратит внимание незнакомец. Это важно.