Проклятье мёртвой сети
– Эмма Семеновна… Вы первая, кому я это рассказываю. Но, наверное, время пришло и обстоятельства так складываются, что… В общем, моя мама, она… Во время перестройки, когда многие так или иначе «потерялись», она забросила бухгалтерию, которой всю жизнь занималась. И начала искать себя. Во всем, что тогда модно было. Гипноз Гончарова и «Диагностика кармы» Лазарева. Дианетика Рона Хаббарда и «Магия» доктора Папюса. И еще масса всего такого. И все свои новые увлечения она проверяла на мне и со мной. Она пыталась меня лечить с помощью дианетики и чистить мою карму. Заставляла брать в руку маятник, сделанный из нитки и обручального кольца, и водить над фото, чтобы определить, живой на ней человек или мертвый. Якобы, над живым маятник качаться должен или там вращаться, а над мертвым – просто стоять. Пробовала меня в роли медиума использовать, чтобы духов вызывать. Выгоняла из меня молитвами сущности какие‑то. В общем, это был ад. Длиной в несколько лет. Я поправилась на пятнадцать килограммов, заполучила аллергию непонятно на что, постоянно видела во сне кошмары. К счастью, в какой‑то момент маменька сочла, что уже достаточно знает. И переключилась с меня на других людей. Пациентов, как я их называла. Тропа народная в нашу квартиру не зарастала. Папа, и до того любитель выпить, стал алкогольным «профессионалом». Съехал к бабушке и там пребывал в перманентном запое. И я стала сбегать из этой клоаки. Особенно, после одной «пациентки». Как сейчас помню, отекшая, одутловатая тетка с огромным животом. И когда она сидела на стуле в коридоре, ждала своей очереди, этот живот у нее чуть ли не ходуном ходил. Я была в полной уверенности, что она на последнем месяце беременности, и у нее там двойняшки толкаются – настолько живот казался огромным. А мама мне потом сказала, что не было у тетки никакой беременности. Духами она одержима была. Они в ней и толкались.
Арина почувствовала, что дрожит. Воспоминания давались тяжко, ведь столько лет она загоняла их самые дальние чуланы памяти и навешивала на эти чуланы самые крепкие замки. Но вот – двери открылись. И воспоминания выползли, неся с собой весь ужас, который Арина‑подросток тогда переживала. Эмма Семеновна встала из своего кресла, подошла, погладила по волосам.
– Детка, если тебе так тяжело, то лучше не стоит.
Арина отрицательно помотала головой.
– Нет уж. Как мы в детстве говорили, замахнулся – так бей. Я должна это вслух проговорить. Так вот, после той якобы беременной я старалась вообще как можно реже дома появляться. Но… Мама со мной уже что‑то сделала. Что‑то во мне сломала что ли… Или наоборот. Понимаете, я никогда ничего не боялась. Не боялась темноты. Не боялась покойников. Под окнами моего дома был больничный морг, и мы постоянно заглядывали туда через плохо замазанные краской окна. А теперь – жила в постоянном страхе. Со мной начало случаться что‑то. Потустороннее. А память стала подкидывать эпизоды из детства. Которые я вроде бы напрочь забыла, но они были. Тоже потусторонние. В общем, никаким медиумом и экстрасенсом я не стала, конечно. Но пугающие события начали происходить регулярно.
В какой‑то момент меня это задолбало, вот реально задолбало. Помните, как вы восхищались моей силой воли, когда мы познакомились? Сразу после смерти моего папы и почти одновременного развода? Вот тогда, в юности, мне потребовалось еще больше сил, чтобы с ситуацией справиться. Но я справилась. Высказала маме все, что я думаю о ней и о ее «работе». Съехала в съемную комнатуху, на которую зарабатывала, моя полы в трех местах. Потом устроилась в казино крупье, поступила в институт, вышла замуж в первый раз. И запретила себе верить во всю эту ерунду. Завела специальный дневник, куда записывала все происходящие со мной странности и страшности. И в конце каждой истории придумывала рациональное объяснение случившемуся. И это всегда получалось, у Шерлока Холмса методику взяла. Типа, отбросьте все заведомо невозможное, и оставшееся и будет истиной. Какой бы неправдоподобной она ни казалась. Заведомо невозможным для меня стала паранормальщина. И, исключая ее, я научилась мастерски выстраивать реальные, пусть и лихо закрученные порой версии. Вот.
С мамой у меня до сих пор отношения такие себе. Хотя она уже довольно давно из православия перешла в католицизм, стала примерной прихожанкой и больше никаким целительством не занимается. Папа умер страшной смертью – в приступе белой горячки покончил с собой. Всех своих демонов я выпускаю в романы – и даже на секунду не верю в то, что пишу. В Бога я верю, даже очень. Просто знаю, что он есть. Но мне эта вера и это знание столько мучений причиняют, вы не представляете. Ведь если Бог существует, мне приходится признавать, что существует и его оппонент. Со всеми своими прихвостнями. А значит – все правда. И одержимость демонами. И призраки. И духи. А я не хочу в это верить. Не хочу, понимаете!
Арина разрыдалась. Но это были слезы облегчения. Практически впервые с того обвинительного монолога в адрес мамы она высказалась. Все сказала, без купюр и умолчаний. Не боясь, что не поймут, не примут, осудят. Эмма Семеновна оказалась таким слушателем, который словно даже своим молчанием давал понять: давай, продолжай, я слушаю тебя, я на твоей стороне, я с тобой. Вот оно, мастерство психиатра.
Когда рыдания утихли, Арина снова закурила. Отпила остывшего кофе. И спросила:
– Ну, Эмма Семеновна, и что вот мне теперь с этим всем делать?.. Я рассказала вам полную версию. Разве что без страшных историй, которые со мной происходили, но их я, как Шахерезада, могу очень долго рассказывать. Да и не суть. Они просто были. И есть. Но если раньше мне хватало ума, рациональности и настырности на то, чтобы описывать их в дневнике и объяснять, теперь во мне снова что‑то сломалось. И я не могу и почему‑то не хочу искать немистических объяснений мистическому. Я просто хочу понять, что со мной происходит. И, главное, что мне со всем этим делать. Вот. Надеюсь, после моего приступа откровенности вы не запихнете меня в психушку.
Эмма Семеновна улыбнулась:
– Нет у меня поводов для того, чтобы тебя туда запихивать, Ариша. Мы же начали с того, что ты здорова. Что же до всего остального… Я думаю, что тебе надо написать новый роман. О себе самой. И попытаться с его помощью разобраться, кто и почему изо всех сил пытается достучаться до тебя, доказать тебе свою реальность. Ведь это именно так и выглядит со стороны. Примерно, как, если бы был мужчина, который тебе цветы носил, ухаживал всячески, кольцо подарил обручальное, дом для тебя построил. А ты бы все убеждала себя, что он просто друг. Ну вот да, просто дружит он с тобой так оригинально. Ты объяснила, почему решила не замечать потустороннего или объяснять его непотусторонним. И я очень хорошо понимаю твои мотивы. А теперь, как мне кажется, пришло время понять мотивы того, что с той стороны. Что так долго пытается прорваться в твою жизнь периодическими выплесками. А теперь принялось буквально за «артиллерийский обстрел». Ведь не просто же так это все, правда? Если я могу чем‑то помочь – обращайся всегда. И как к психиатру, и как к мудрой старой Эмме Семеновне. Только пообещай, что, если роман об этом напишется‑таки, ты меня в качестве героини укажешь, пусть и не главной.
На этой шутливой ноте они и расстались.
Двумя месяцами раньше
Арина давно не просыпалась в таком прекрасном настроении. Радостно было дышать, чувствовать мягкость одеяла и простыни, лежать на удобной подушке. Сквозь прикрытые веки она видела, что к кровати подошел Степан. Сейчас будить будет. И на этот раз она совершенно точно знала, что подходит Степан. А не какой‑то невнятный то ли призрак, то ли дух. Их она сегодня не чувствовала.
От приятного предвкушения Арина заулыбалась. И вдруг поняла, что в комнате витает удивительный совершенно аромат. Точнее, целый клубок ароматов, в котором можно вычленить отдельные «нити». Сладких плюшек, которые когда‑то пекла ее бабушка. Можжевельника и базилика. Немного бензина и чуть‑чуть хвои. И кофе.
Она с изумлением распахнула глаза и воскликнула:
