Резервная столица. Книга 1. Малой кровью

С Ксюшей они были знакомы уже семь с лишним лет, почти восемь, но по настоящему всё началось этой зимой.

Раньше, в школе, как‑то мало обращали друг на друга внимание, хоть и учились в одном классе. А потом жизненные пути‑дороги разошлись, Ксюша уехала в Москву, поступать в Институт иностранных языков, – поступила, разумеется. Яков тоже подал документы в вуз, и тоже поступил, – но здесь, в Куйбышеве, на энергетический факультет КИИ. На единственную за годы студенчества встречу школьных выпускников Ксюша из Москвы не приехала, а нечаянно столкнуться на улице, когда девушка приезжала на каникулы, как‑то не случалось… До этой зимы не случалось.

Встретились они декабрьским воскресным вечером на динамовском катке – Яков был не один, в компании с Гошей Стукалиным, студентом их группы, и с двумя девушками с потока, причем к одной из них, Насте, испытывал серьезный интерес… так Якову тогда казалось. Увы, Настя в тот вечер осталась без пары. И подруга Ксюши, составившая компанию ей в том походе на каток (имя девушки через пять минут вылетело из памяти), – тоже вычерчивала узоры по льду одна, обиженно надув губы.

А они… увидели друг друга, сразу узнали, заговорили. Обменялись новостями, благо накопилось тех немало: и о своей учебе, и о тех одноклассниках, с кем доводилось встречаться в последнее время. И вроде бы всё, можно заканчивать разговор, и разъехаться в разные стороны, и снова несколько лет не встречаться. Но они не разъехались, говорили и говорили – когда смолкала гремевшая над катком музыка, а когда она гремела и заглушала слова, просто катались вместе. И как‑то само собой получилось, что он пригласил Ксюшу на новогодний вечер энергофака, и там они снова танцевали и говорили, говорили и танцевали, но уже не на льду, а на гладком паркетном полу институтского актового зала, превратившегося на один вечер в бальный зал… Назавтра никаких мероприятий, куда можно было бы пригласить Ксюшу, Яков не припомнил, – и они попросту сходили в кино, затем гуляли по городу, и забрели на улицу Обороны, бывшую Казанскую, где двухэтажные особнячки с фасадами, увитыми стеблями винограда, помнили описанные Островским времена, когда Катерина бежала к обрыву, а пароход Паратова «Ласточка» рассекал волжские волны.

(Все, жившие в старой Самаре, твердо знают, что именно их город выведен в пьесах великого драматурга под разными вымышленными названиями, и даже уверенно называют фамилии семейств, в историях которых Островский почерпнул и сюжеты, и прообразы для персонажей; впрочем, то же самое столь же уверенно и доказательно смогут поведать старожилы еще полудюжины, если не более, поволжских городов.)

Там, на Казанской, они впервые поцеловались.

 

* * *

 

Ксюше всегда казалось, что любовь с первого взгляда – это нечто иное. Увидела человека – и неожиданно, словно удар молнии, настигает понимание, что вы должны быть навсегда вместе. Она верила, что так случается. Но отнюдь не со всеми: либо не всем везет, либо не все к такому способны. С ней, например, не случалось. Может, не везло, может, уродилась не способной.

А вот отец рассказывал, что у них с мамой все началось именно так. Встретились они в грозовом восемнадцатом году, посреди войны, огня, смерти, разрухи и наступления белых по всем фронтам. Он был лихим кавалеристом, командовал эскадроном. Она, комсомолка, приехала в кавбригаду по линии культпросветработы. Он взглянул на нее в первый раз, – и пропал навсегда, утонул в ее серых глазах. Через год с небольшим, в конце девятнадцатого, родилась Ксюша. Война еще продолжалась, но на юге белых гнали к Черному морю, а на востоке – к океану, и победа была близка, и ее, новорожденную Ксюшу, тогда чуть не назвали Побединой, да вовремя передумали.

Вот так всё случилось у родителей – с первого взгляда. А у них… Ну, какой же он первый, если за три совместных школьных года были, наверное, тысячи взглядов, сотни уж точно? Но первым не стал ни один из них… А теперь словно новыми глазами взглянула на парня, которого знала много лет, и поняла: да, это он.

Когда зашла речь о встрече Нового Года (а в том, что встречать будут вместе, сомнений у обоих уже не оставалось), Яша начал было предлагать общагу энергофака, – дескать, будет весело. Ксюше веселиться в большой компании не хотелось, она сказала, что для нее Новый Год праздник домашний, встречает его всегда в кругу семьи. И, несколько неожиданно даже для себя, пригласила Яшу провести новогоднюю ночь у нее дома.

Она лукавила. После смерти мамы праздник остался семейным, но домашним быть перестал, лишь один раз их сократившаяся семья встретила его дома. Вроде все было как всегда: поблескивала игрушками наряженная елка, и прозвучал из репродуктора бой курантов, и шампанское глухо выстрелило в потолок, и на столе стояли те же самые праздничные блюда… И все было иначе. Безумно не хватало мамы. Ее не хватало всегда, но в ту ночь особенно. Праздник не удался. Отец это понял, он всегда все понимал, – и через год отвел дочь к портнихе, и та сшила ей вечернее платье, самое настоящее, как у взрослых, – а на новогоднюю ночь отец заказал столик на двоих в ресторане, там было шумно, вместо обычной программы джазового оркестрика на эстраде разворачивалось праздничное представление, конферансье с шутками‑прибаутками объявлял новые номера… Но их столик стоял в глубокой нише стены – вроде вместе со всеми, но все‑таки вдвоем, а шумное веселье оставалось лишь фоном, – и Ксюше, в общем, понравилось. Черная тоска, одолевшая в прошлый раз, не появилась.

С тех пор они встречали Новый Год именно так: в ресторане, вдвоем с отцом.

Вернее, в последнее время не совсем вдвоем… Теперь они не уезжали из ресторана сразу по завершении концертной программы, начинались танцы, Ксюшу приглашали танцевать молодые люди – и все, как на подбор, оказывались сыновьями отцовских друзей, знакомых или сослуживцев (стоило ожидать, столик в том зале и в ту ночь человек с улицы заполучить не смог бы: спецобслуживание). Она никому не отказывала в танце, но развития эти мимолетные знакомства не получили, хотя попытки к тому со стороны сильного пола были… С одним настойчивым юношей, правда, сходила потом пару раз в кино, – но каникулы закончились, Ксюша уехала, пообещав написать. И не написала.

Яша, услышав приглашение, замялся, ответил не сразу, и она решила, что догадывается о причине. Сказала, что отца не будет, что позавчера его срочно вызвали в Москву, и вернуться к празднику он не успевает. Да, так уж совпало: отец позвонил из столицы, проинформировал о задержке, не извиняясь, – такая служба, понимать надо – и сказал, что традиционный столик на двоих уже забронирован и оплачен, и она, Ксюша, если есть желание, может воспользоваться на пару с кем‑нибудь из друзей или подруг.

Они в новогодний вечер поужинали вдвоем в ресторане, но ушли задолго до полуночи. Ксюша чувствовала, что ее кавалеру не по себе среди «отцов города», да и те с легким недоумением поглядывали на новое лицо.

…И теперь Ксюша собрала старинную игрушку, запустила ее, и загадала, глядя на опаленные крылья ангела: пусть Яша признается мне в любви. Не в течение года, прямо сейчас. И пусть – загадывать так уж загадывать – пусть предложит руку и сердце.

Как давно доказано прогрессивными советскими учеными, ангелы антинаучны, равно как и любое волшебство.

Но, наверное, все же имелось в этом стеклянном ангеле доброе рождественское волшебство – немножко, совсем чуть‑чуть. Потому что Яша положил ей руки на плечи и произнес под мелодичное позвякивание германской игрушки:

– Я люблю тебя и прошу стать моей женой.

 

* * *