Рота

Танк медленно тронулся по дорожке. На всё про всё 3 минуты 10 секунд. Клацнул клин, пушка сыто проглотила снаряд. На фоне мертвенно‑зелёной подсветки чётко выделялись уголок прицельной марки и прицельные шкалы. Мишень поднялась вдруг левее, чем я ожидал. Танк. Дистанция 800. Подработал стабилизатором. Поправка на одну тысячную вправо. Под обрез цели. Выстрел. Трассер ткнулся в край. Слегка шевельнул стабилизатором. Выстрел. Поправка. Выстрел. Мишень упала. Поднялась другая, танк в окопе. Меньше первой, видно плоховато. Дистанция 700. Аккуратненько подвёл прицел. Выстрел. Трассер во что‑то попал и свечой ушёл в небо. Выстрел. Танк тряхнуло на выбоине. Прицел сбился. Поправка. Выстрел. Горло защипало от пороховых газов. Заработала вытяжка. А вот и ПТУР. Мишень медленно поползла слева направо. Дистанция 500. 20 патронов. Упреждение. Очередь. Поправка. Очередь. Ещё очередь. Всё. Мишень упала.

– 205 стрельбу закончил.

– 206 стрельбу закончил.

– Я вышка. 205, 206 на исходную.

Танк крутанулся на месте, я развернул башню стволом назад, и механик погнал машину в сторону вышки.

В потёмках роты уже грузились в кузова Уралов, чтобы отправиться в казарму. А у вышки на освещённом пятачке столпились офицеры батальона. Не за что бы не подумал, что выходка Паничевского вызовет такое оживление публики. По очереди мы доложили комбату и уставились на него, ожидая вердикта. Рудин обвёл всех холодным взглядом:

– Результаты стрельбы засчитаны, но данные с пульта нужно подтвердить визуально. Сейчас подъедет начальник мишенного двора прапорщик Щеглов и сообщит свои данные. Если совпадут, будем считать их окончательными, – он прокашлялся, отвернулся и демонстративно принялся листать какие‑то бумаги.

Я скинул «говорящую шапку», подставляя взмокшую голову свежему ветерку, и невольно посмотрел на Паничевского. А того просто распирало самодовольство от абсолютной уверенности в своём превосходстве. Ещё бы, в батальоне он считался лучшим стрелком. От возбуждения и неприязни ко мне Панический совсем утратил чувство меры. Он в упор смотрел на меня, скалился, кривлялся и двумя руками делал движения, будто кулаком чистит ствол.

Через четверть часа из темноты вынырнул Уазик. Выскочивший из него прапор быстро передал бумагу комбату, отступил и откровенно уставился на меня. Рудин прокашлялся и слегка осипшим голосом зачитал вердикт:

– Дорожка первая. Машина номер 205. Наводчик капитан Паничевский. Мишень 12 – «танк», два попадания. Мишень 12‑Б – «танк в окопе», два попадания. Мишень 17‑А – «ПТУР», три попадания. – Он сделал паузу, обвёл взглядом тихо переговаривающихся офицеров и продолжил, – оценка отлично.

Моё настроение упало ниже уровня городской канализации. Это был шикарный результат. Я уже оглядывался, где взять тряпку для чистки ствола, когда комбат продолжил:

– Дорожка вторая. Машина номер 206. Наводчик лейтенант Кравцов. Мишень 12 – «танк», два попадания.

Офицеры удивлённо загалдели. Паничевский слегка набычился, и на его скулах вспухли желваки.

– Мишень 12‑Б – «танк в окопе», два попадания.

Вокруг разлилась тишина.

– Мишень 17‑А «ПТУР»…, – майор замолчал и, выдерживая паузу, посмотрел на Паничевского, – пять попаданий. Вот так, господа‑товарищи, танкисты. М‑м‑да.

Гробовую тишину разорвал крик Паничевского:

– Это ошибка! Это подстава!!

– Что‑о‑о?!! – На майора Рудина было страшно смотреть. Кажется, он увеличился в размерах и его глаза метали молнии. Но Паничевский уже ничего не соображал, он как кабан‑секач попёр на меня.

– Убью, сопляк!!

Адреналин резко натянул звенящие нервы. Буквально на автомате я схватил протянутую ко мне руку и перенаправил импульс движения. Паничевского крутануло в воздухе и, он спиной влетел в пустые снарядные ящики. Отлично. Большому кораблю – большая торпеда. Я продолжал спокойно стоять на месте. Ничего уже не соображая от ярости, негодяй вскочил и снова метнулся ко мне. Шаг в сторону, рывок за руку, подправил ногой, и злополучный капитан, пропахав мордой по мелкой щебёнке, затормозил метрах в трёх от комбата. Я бросил взгляд вокруг. Ошеломлённые офицеры, молча, стояли, образовав полукруг. И тут я увидел у поднимающегося с разбитой физиономией Паничевского в руках пистолет. Вот это уже совсем ни в какие ворота. По спине пробежали холодные лапки страха. Ничего не боятся только идиоты и мертвецы, а помирать так рано совсем не входило в мои планы.

Бешенство и ненависть придали ему нечеловеческие силы. Паничевский резко развернулся, но я успел крепко прихватить вооружённую руку, крутанулся, разгоняя инерцию, и перевёл захват в бросок. Но, этот гад всё‑таки успел нажать на курок. Плечо будто горячим паяльником проткнули. В горячке схватки я не обращал внимания на боль и дожал мерзавца и придавил коленом вооружённую руку, с трудом подавляя желание расквасить ему морду.

Офицеры вышли из ступора, бросились на Паничевского, моментально его обезоружили, скрутили, встряхнули и поставили на ноги. Он сразу сдулся, обвис, а выражение лица отупело и потекло. Всех окончательно привёл в чувство голос Рудина:

– Санинструктора сюда. Быстро! Товарищи офицеры, отправляйтесь к своим ротам, они уже заждались в машинах. О произошедшем здесь ни слова. Длинный язык отрежу. Помните о чести. Капитан Гроссман отведите Паничевского в мой Уазик и присмотрите за ним.

Предутренняя свежесть неприятно охладила голый торс, благо сержант санинструктор не мучил долго. Он ощупал моё плечо, обработал, туго забинтовал и помог одеться. Боль быстро притупилась.

– Что тут? – в голосе Рудина слышалось неподдельное беспокойство. К его суровому взгляду добавились тревожные складки в углах рта.

– Без особых проблем, товарищ майор. Рана чистая, кость и сосуды не задеты. В санчасти зашьют и порядок.

– Ну, ну. – Он немного подождал, – сержант, можешь идти. И помалкивай. Ты меня понял?

– Так точно, – сержант собрал укладку, козырнул и побежал к машине. Солдаты за руки втянули его в кузов.

– Что мне с тобой делать, Кравцов?

«Зажарить и съесть» усмехнулся я мысленно, и сделал невинное выражение лица. Рудин вдруг от души рассмеялся, покачал головой и подал руку:

– Вставай, снайпер, одевайся, поедешь вместе со Щегловым. На этот раз вонючую кашу, которую вы тут заварили, придётся расхлёбывать всем вместе. Но следующий раз, лейтенант, будь внимательнее, чтобы опять на гвоздь не напороться. На большой толстый поганый гвоздь. Понятно?

На месяц меня освободили от службы. Спорт был противопоказан, и я наконец‑то занялся любимой мной электроникой. Наладив и перечинив всю бытовую аппаратуру в общаге, я добрался до роты связи, где спецы приняли меня как родного и сразу усадили за наладку новомодных компьютеров, от которых сами шарахались, как чёрт от ладана. Вспоминая те допотопные устройства, я искренне удивлялся, как на них могли что‑то путное рассчитывать и обеспечивать управление частью. А, когда налаживать и чинить стало нечего, я обосновался в будке старой радиорелейной машины, приспособленной под мастерскую, благо списанной аппаратуры, разных деталей и комплектующих в ней было завались.