Самый приметный убийца

– Неправда, – негромко и спокойно заявил Санька.

– Что же ты, гаденыш, городишь, – возмутился сержант, – когда я тебя сам за ухо выловил. Остальные вот сбежали.

Сорокин некоторое время молчал, переводя взгляд с одного пацана на другого, потом, сделав выбор, указал на Приходько:

– Ну‑ка, голубь, пойдем со мной. А этого вот, – он указал на Маслова, который снова сидел с безмятежным видом, точно его все это не касается, – поместите пока в холодную, пусть посидит, отдохнет.

Маслов немедленно воспрял:

– Это с чего вдруг?

Сорокин, будто спохватившись, шлепнул себя по лбу:

– Точно! Я‑то сперва решил, что тут у нас не просто спекуляция, а организованная преступная группа, так что и вопрос стоит наисерьезнейший. Теперь‑то вижу – ни при чем Витька‑то!

Он ласково потрепал Маслова по плечу:

– Иди, парень, отдохни, умаялся ведь, после уроков‑то. Сергей Палыч, проводи. – И незаметно для Витьки подмигнул. Акимов понимающе кивнул.

Остались в кабинете втроем. Николай Николаевич начал снова:

– Витька‑то что? Ему‑то ничего, у него всего‑навсего корзинка яблок. Ну что, яблоки как яблоки? А вот откуда они взялись – вопрос крайне интересный и статья Уголовного кодекса, прямо сказать, совершенно другая. Поэтому Маслов пусть гуляет, а с тобой мы будем работать. Пройдем.

Он распахнул дверь, вежливо пропустил бледного, но гордого Приходько, имевшего вид пионера‑героя, идущего на расстрел, – парень выдвинул подбородок и демонстративно заложил за спину руки.

Остапчук, повздыхав, поставил чайник. Некоторое время спустя появился Акимов, донельзя довольный.

– Неужто отпустил? – спросил недоверчиво Иван Саныч.

– Еще чего, – отозвался Сергей, довольно потирая руки, – держи карман. Посидит пусть, подумает над своим поведением. Грамотные стали… «Не имеете права, пожалуюсь прокурору!», ты смотри!

– Все‑таки надо бы выпороть, – кровожадно заметил Иван Саныч.

– Согласен.

Некоторое время посидели молча, потом Остапчук, в ожидании чайника, взял протокол Ивановой и кисло осведомился:

– Что, очередная сковородка?

– Она, болезная.

– Которая по счету?

– У нас по району – ерунда – третья. Сверху, видишь ли, понаспускали целый список, и все, как назло, сковороды. Как будто своих у нас нет. Ну как ее искать‑то? Их небось и нет уже. Да, ну вот сегодня как раз полдня по толкучкам ходил, торговок дергал – молчат, наседки старые. Зато вон Маслова за жабры выловил, сучка мелкого.

Иван Саныч пробежал глазами – смех, а не ориентировка. Сковорода старинная, «товарищество Кольчугина», цельная, особые приметы: хорошо обожженная, дно гладкое, борт – шесть сантиметров, сама тридцать два в диаметре… сковорода новая, без особых примет, чугун… сковорода блинная, «хорошая»… Ну, не добавить ли «любимая»?

И вот по поводу всех этих кольчугинских, обожженных и хороших, надлежало ехать сначала на один толкучий рынок, потом на второй, спрашивать перекупщиков, цыган вылавливать, а дело‑то это не простое. А потом, даже если и найдется эта сковорода, опознают ли любимицу честные хозяюшки? То‑то и оно… а какая‑нибудь хабалистая, наподобие тетки Приходько, может опознать в соседкиной свою и устроить третью мировую.

– И из‑за чего, главное? – посетовал Сергей. – Сковородка, подумаешь…

– Не скажи, – возразил Саныч, – мясо‑рыбу пожарить только в чугуне. Да и яишенку… И потом, сковородка – товар козырный, не успеешь выставить – с руками оторвут, а опознать трудно. Золотые вещички.

Он вдруг хмыкнул:

– Да. У меня на приисках… до войны еще служил… интересный случай вышел. На отлет собирался один такой, хозяйственный, любитель сковородок – аж пять штук набрал.

Акимов удивился:

– Откуда? Там чугунные прииски, что ли?

– А ты погоди, – степенно призвал Остапчук, – ты слушай дальше. Снег эдакий падает, тихо‑претихо, и идет он, стало быть, эдаким фертом на посадку, взвешивается – все чин‑чинарем. А меня что‑то гложет: ишь, думаю, запасливый. Постойте, дорогой гражданин, позвольте глянуть? Ну и глянул.

– Ну и? – подбодрил Сергей.

– Вот и ну, – Иван Саныч насыпал заварки в стаканы, – золото оказалось.

– Ничего себе, – пробормотал Сергей, прикинув вес.

– Ага. Тут как получается: чугун‑то и золото при равном объеме имеют почти одинаковый вес. Вот они и навострились: отливали золотую такую сковородку, зачернили под чугун – и вперед.

– Ловко.

– Ты представь: на приисках работают под дулами, все просматривается, охрана вооруженная – и на́ тебе, все равно умудрялись. Сколько уж они наворовали и вывезли до, сколько после – уж не ведаю. Финская началась, я и вернулся на материк. Это я к чему…

Эпическое повествование сержанта прервал тихий стук в дверь. Вошла, конфузясь, пожилая дама:

– Простите, к кому мне… написать?

– Что случилось? – обреченно спросил Остапчук.

– Постельное белье пропало, товарищ…

Акимов, вздохнув, достал чистый лист, взял перо…

«…с просушки во дворе дома номер… пододеяльник любимый, штопанный в трех местах, заплата из другого материала… льняная простыня белая, две наволочки, наперник на подушку пуховую… причиненный ущерб считаю для себя значительным…»

– Хорошо, подушку догадалась не сушить на улице, – вздыхала гражданка, смахивая слезу, – и, главное, никого во дворе‑то не было, девчонки в горелки играли, и они никого постороннего не видели.

– Алевтина… Феликсовна, опознать в случае чего сумеете?

– Ну как же, конечно. У меня все белье помечено: «А» и «Ф», вышитые белой ниткой. Испанской гладью, шелком, – особо подчеркнула потерпевшая. – Я, конечно, понимаю, у вас серьезные дела, но у меня‑то нет теперь ничего.

Увидев, что на выцветшие глаза наворачиваются слезы, Акимов поспешил заверить, что приложат все усилия, будут искать, но вы же понимаете…

– Понимаю, – грустно кивнула старушка, попрощалась и вышла.

– Ох‑ох‑хо… Иван Саныч, так ты к чему про сковородки‑то начал?

– А? А, сковородки… да это я так. К тому, что иной раз смотришь – мелочь, а на поверку – полный ахтунг.

В кабинет вошел Сорокин, непривычно грустный.