Самый приметный убийца
Сергей послушно кивал. И молчал. У соседей он уже побывал – безрезультатно. О покойной не то что плохого – нехорошего слова не услышал. Спокойный, добрый, совершенно безобидный человек, с ней и поругаться‑то было невозможно, как заявила одна востроносая с общей кухни. И дочка подтвердила: ни разу не слыхала, чтобы мамка кого‑то хаяла, и в плохом настроении никогда не пребывала. Живы‑сыты, что еще надо? Любила красивые вещи, но без сумасшедшинки, женщина все‑таки. По всем статьям золотой человек, как на ладони, и подозревать у нее какие‑то тайные жизни было глупо – вся как на виду.
Бывалый Остапчук, в хозяйственных делах собаку съевший, уже прошерстил склад: инвентаризация закончилась менее месяца назад, и сошлось все, копейка в копейку. И складских Саныч проверил – все в возрасте, положительные, работают по пять и более лет, без нареканий, души – алмаз. Водитель, что был за рулем злосчастной машины, – сотрудник с центральной базы, инвалид войны, за двадцать лет ни одного прокола, с Найденовой не знакомый. После инцидента сам свалился с инфарктом. Все запротоколировано кристально ясно, и налицо грубая неосторожность потерпевшей, равно как и трагическая случайность. Медики разводили руками: да, выписана для наблюдения лечащим врачом по месту жительства. Вот, извольте видеть: заключения, результаты осмотра. Какой смысл держать в больнице без жалоб и повреждений? А сердце, что сердце? Не девочка уже, беречься надо было.
Все это и многое другое Акимов мог бы доложить прямо сейчас, перед злым, хуже того, расстроенным начальником, но молчал. Потому что, как ни крути, все эти факты – безусловно, значимые – никак не объясняют, какая падла обобрала мертвую.
Вспомнив, что так и не дошел до школы, поспешил на выход.
«Нет, ну что за… снова на стенах гадят», – он сорвал в сердцах с двери отделения приклеенную бумагу – чистый листок, вырванный из школьной тетради в клеточку, с проставленной на всю поверхность «галкой».
* * *
Далее пошла цепная реакция. Выслушав Акимова, директор Петр Николаевич помрачнел, как туча, но поблагодарил вежливо за сигнал. Проводив лейтенанта и пожав ему руку, самолично прошел по коридору и прямо с урока вызвал пионервожатую Гладкову.
Беседа их была за плотно закрытыми дверями и заняла не более четверти часа. Из кабинета Ольга выползла по стеночке, еле держась на ногах. Мутными глазами таращилась в пустоту, на вопросы не отвечала, вообще, производила впечатление помешавшейся.
А учебный день все тянулся – липкий, бесконечный. Наконец каким‑то чудом уроки закончились, и Колька, увидев любимую девушку, чуть сам не дал дуба. Довел ее домой, уложил на софу, с великим трудом, с привлечением валерьянки и стопки платков, сумел‑таки выяснить, почему она выглядит как дохлая утка. Потом, вежливо попрощавшись, поспешил к себе домой. Ощущал при этом нестерпимый зуд в ладонях, поскольку по холодному времени засучивать рукава на улице неудобно.
Оно, может, и непедагогично, но ничего не поделаешь.
Саньки Приходько дома не оказалось.
– Где он? – спросил он у Светки.
Та, с опаской глядя, как сжимаются и разжимаются Колькины кулаки, сначала попыталась запереться в геройском молчании, но быстро сдалась и пискнула:
– В библиотеке.
– Где?!
– В библиотеке, – пискнула Светка и спаслась в уборной.
Колька глянул на часы: семь вечера. Удивленный, но не успокоившийся, поспешил к школе. Дежурная по библиотеке Надька Белоусова была еще на месте. Нещадно зевая, сонно тараща глаза, она с недовольством поглядывала на Саньку Приходько. А тот, как ни в чем не бывало, запоем читал какую‑то толстую книженцию, запустив в вихры костлявые пальцы.
Бить морды в библиотеке воспитание не позволяло, и Колька спросил Надю:
– «Всадника без головы» изучает?
– Нет, – буркнула она.
– Буссенара?
– Нет.
– А что же?
– «Капитал» Маркса. Перечитывает.
Колька аж задохнулся:
– Перечитывает? Он что, его уже читал?!
– Да.
– Вот это номер! И давно он так… погрузился?
– А сам не видишь? Врос, как баобаб.
– Толстая. Что ты ему книжку с собой не отдашь?
Она вздернула нос, звякнув веснушками:
– Вот еще. Потеряет, измажет, а мне ответ держи. Нет уж, пусть кто другой под свою ответственность… Приходько!
– У? – ухнул филином неузнаваемый Санька.
– Домой. Закрываю лавочку.
Санька поднял глаза, затуманенные Большой Идеей и одновременно горящие:
– Чего?
– Того! Домой – мухой, закрываю! И без возражений. Если прямо очень надо, завтра приходи, дочитаешь.
– Надо. Но тут много, – поведал Санька, явно размышляя о чем‑то своем.
Колька приметил, что в самом деле, за все время Санька осилил страниц с полсотни, не больше. Санька жюль‑вернов и дюма глотал за раз, читал быстро, выхватывая суть и опуская никчемные словесные извержения. Однажды Надя, заподозрив, что ничего‑то Приходько не прочитал – так, взял, подержал и обратно принес, – заставила его пересказать главу об устройстве «Наутилуса». И ужаснулась: Санька действительно прочитал, запомнил и пересказал близко к тексту.
А тут было что‑то не так. Видно, что не поперек страниц читал Санька, а впитывал каждое слово, а то и буковку, не желая пропустить ни одной мысли. Прочитанное падало на благодатную почву, находило живой отклик и прорастало в нем, проникало в самую душу. Во всяком случае, Санька был поглощен чтением – над книгой торчала лишь лохматая макушка.
Колька, поколебавшись, похлопал соседа по плечу:
– Эй, читатель! Книжку на полку и пошли, поговорить надо. Тетка Анька там небось уже сиреной воет.
И снова Санька, псих известный, против обыкновения не стал ни орать, ни огрызаться, а ответил спокойно и рассудительно:
