Самый приметный убийца
– Да как вам не стыдно! Я…
– А «я» – вообще последняя буква алфавита, – оборвал ее директор. – Вот лучше напомни‑ка мне, что в постановлении ЦК комсомола сказано по этому поводу? Специально для таких ренегатов?
Оля прекрасно помнила, о чем речь: за военные годы комсомольские организации забросили руководство пионерской работой, ЦК резко осуждает, ЦК требует решительного улучшения. Спорить никто не собирался.
– И что?
– Сказано, да не тебе? – въедливо спросил директор.
Оля немедленно сникла и завяла, чуть не проскулила:
– Не готовая я, Петр Николаевич…
Он только ладонью прихлопнул ее возражения:
– У нас в дружине всего четыре отряда по восемь звеньев. Ты – вся из себя такая боевая и с такой‑то малостью не в состоянии справиться? Не верю.
– Одна?
– Зачем одна? Вот сядь, посиди, подумай, наметь кандидатуры вожаков, выбери знакомых, надежных людей и – вперед.
– Опыта у меня нет…
Директор явно потерял терпение:
– А я вот, представь себе, тоже никакого опыта не имел, когда в этот кабинет попал! И в твоем возрасте думать не думал, что буду учить вот таких упрямых, как ты, Оля! Знать, кто на что готов изначально – никакого прогресса бы не было! И потом, поправь, ты ведь в педагогический собираешься?
– Собираюсь.
– Вот и пора перестать собираться. Считай, что это подготовительные курсы, а то и рабфак. Когда с живыми людьми работаешь, быстрее вникаешь, многих ошибок избежишь, можешь мне поверить. Нужно будет содействие – обращайся, – пошутил он напоследок и выставил вон.
Что оставалось бедной Оле делать? А ничего.
– Надо – значит, надо, – вздыхала она, – будем трудиться каждый на своем месте, куда страна посылает.
Антонина Михайловна поддакивала: «Правильно, правильно…», Игорь Пантелеевич тоже поддерживал, правда, как с удивлением заметил Колька, в усах его хитрой кошкой блуждала улыбка.
Когда женщины ушли охать на кухню, батя то ли в шутку, то ли всерьез стал увещевать сына ни в коем случае не упускать из рук «эдакий брильянт», а то по нынешним временам терпение и смирение – товар дефицитный, а для семейной жизни – просто бесценный.
– Ну тебя, – краснея, отмахнулся Колька.
Но – шутки в сторону. Оле на полном серьезе приходилось несладко. За время владычества Мидии (она же Лимиха, она же ВэШэ, Ведьма Школьная) необходимый дружине боевой настрой сменялся целым комплектом самых странных вещей. Тут было все – от недоумения через безнадегу к черному юмору, а то и сарказму и явному саботажу. Доходило до того, что призывы к пионерской сознательности и активности сопровождались откровенно кривыми ухмылками, которые на детских мордахах выглядели… ну просто отвратительно.
Стиснув зубы и потерев руки, Оля принялась за подбор кадров. Истек первый час работы. Она поняла, что совершенно не разбирается в людях. Второй час миновал. Оля до слез жалела маму: ей‑то всем этим придется заниматься до самой пенсии, а то и дольше…
Ну, а как тут решить, кто на что способен? На кого положиться? Как можно ручаться за кого‑то, полагаться на человека, когда сам за себя поручиться не в состоянии! Третий час промелькнул, махнув хвостом: имена и фамилии прыгали перед глазами, как резвые козы, она уже вообще начала сомневаться в том, что знает этих людей.
Терпение лопнуло на пятом часу. Разозлившись, Оля практически «от фонаря» расставила на руководство тех, кого знала, и одного, которого не знала вовсе. Выбрала пальцем в небо, наугад, и завалилась спать.
Полночи показывали черную черноту, вторую половину – мрак и туман. Но наутро Оля проснулась, преисполненная самой нерушимой решимости.
И вот, на первой же линейке, вышла на расстрел перед строем суровая Оля – в белой рубашке, с тремя начальственными полосками на рукаве. И, надсаживаясь с непривычки, зачитала первый свой приказ:
– Начальником штаба отряда номер один назначаю… Виктора Маслова! Пионер Маслов! Принять отряд!
– …отряда номер два – Александра Приходько! Пионер Приходько, принять отряд!
– …отряд номер три – Светлану Приходько.
– …отряд номер четыре – Анастасию Иванову.
Ага! Зашевелилось болото! И ужасно, и превесело было смотреть на испуганные выражения на лицах этих вот малолетних негодяев. Только что стояли, насмешливо, с ленцой изображая маршировку, вальяжно вскидывая ручонки в кривых, вялых салютах – и вдруг – на́ тебе, пыльным мешком по голове. Аж животы повтягивали.
«А плевать! – злобно подумала Оля. – Походите теперь в моих ботиночках! Вот вам четкая расстановка! И только попробуйте не привнести в жизнь отрядов боевой дух!»
На удивление, первое время так и получилось.
Ребята, а тем более девчонки, облеченные доверием и какой‑никакой властью, демонстрировали редкую активность. Общими усилиями привели в порядок пионерскую комнату, которая до того имела вид невеселый: колченогие стулья, облупленный стол, на окошке – покойник‑фикус и барабан без палочек. Украсили стены лозунгами, плакатами, повесили доску объявлений, запустили даже «боевой листок».
Неопытная Оля преждевременно воспряла духом. А как же, все шло как по писаному: собирались штабы дружины, серьезно, по‑взрослому, обсуждали газеты, хмуря брови анализировали обстановку в мире. Вдумчиво, неформально подбирали строевые песни, без труда соглашались и организовывались на строевые походы по улице под барабан.
Беда заключалась в том, что в какой‑то момент Оля утратила бдительность. Или не совсем правильно поняла мысль о том, что старший вожатый – не нянька. Она вдруг вообразила, что лица, облеченные властью, вполне созрели для самостоятельности и способны сами что‑нибудь предложить. Ну хотя бы на уровне отрядов, звеньев… надо же своим умом когда‑то начинать. И потом, все они там друзья‑подружки, поймут, что им сто́ит.
Вот пусть вожаки обдумают, предложат, а то на все готовенькое!
И вот именно тут получилось точь‑в‑точь как на плавуне озерном: делаешь широкий гордый шаг на ровненькую распрекрасную зеленую лужайку, а под ногой пустота и не на что опереться.
Тупые оказались вожаки, в пустых их тыковках не было ничего, никаких своих идей. И, что самое противное, не желали они отвечать ни за кого, кроме себя! Когда же их начинали принуждать к самостоятельному думанью и требовали инициативы, то все они – от мелкой Ивановой до тринадцатилетнего Маслова – прибегали к взрослому, бесспорному саботажу. Уличенные в этом грехе, скандалили, огрызались и замыкались в гордом молчании.
Характер у Оли присутствовал, упорства было – не занимать. И все‑таки совершенно очевидно было, что она на грани отчаянья.
Она и сама это признавала, пусть даже и по секрету:
