Седло (в)

– Зато стихотворение какое красивое, как вы их так запоминаете? – вернула полет Крепова.

– Работа такая, так же, как вы – формулы, в которых я ничего не понимаю, как и в физике Андрея Борисовича.

– Ее никто не понимает, даже я, – Растегаев снова рассмешил публику.

Под стихи Седлова и шутки Растегаева вечер полетел дальше. Седлову оставалось только дождаться очередной табачной паузы, чтобы окончательно освободиться.

Пилось легко, и представление о своей алкогольной робости в глазах Токарь «и Ко» он точно перевернул с таким же махом, с которым опрокидывал рюмку за рюмкой. Легко шутилось – надо сказать, что Егор Петрович невольно сдвинул Растегаева с роли души компании, но последний и не был против. Между шутками Седлов не забывал о Машеньке, подпитывая ее восхищение, как ему виделось, мастерски играемой Седловым ролью импровизированного тамады.

Курить выходили уже несколько раз, но остаться вдвоем с Растегаевым было невозможно, так как Крепова, Вязников и даже Зегерс всегда были рядом. Но это никак не омрачало праздничное состояние Седлова. Первый, главный шаг, он сделал, а второй, подстраховочный, сделает вот‑вот.

Коньяк закончился, появилась водка. Растегаев пить отказался, а вот Седлов с Вязниковым радостно пустились продолжать демонстрировать свой безграничный алкопотенциал. И все опять же было легко, весело. Бутылка была осушена уже ниже плечиков, Седлов все шутил и раздавал комплименты, танцевал не только с Машенькой, но даже с Токарь и Креповой, останавливал собирающихся покинуть этот чудесный праздник и то забывал, то вспоминал о Растегаеве.

И… в следующем кадре самосознания Егор Петрович или, точнее, то, что осталось от него после алкомарафона, проснулся около десяти утра у себя дома в одежде рядом с кроватью.

Через два дня после банкета, в понедельник, Седлов на ватных ногах пришел в школу, постоянно преодолевая желание вернуться домой. Несмотря на то, что картина произошедшего была ему описана и не содержала публичного позора, он все равно не верил, что так легко отделался. Спасибо Растегаеву и Машеньке, которая и поведала ему о произошедшем.

А произошедшее было таким: после очередного перекура Седлов продолжал балагурить (естественно, этого понятия не было в девственном рассказе Машеньки), но вдруг неожиданно посерьезнел, встал и вышел. Это было замечено многими, в том числе Растегаевым, который попросил Марию Федоровну проследить за коллегой, приударявшим за ней весь вечер. Мол, теперь настала ее очередь ухаживать. Растегаев сказал это лично Маше, вне других ушей. И, надо сказать, Маша со своей ролью справилась блестяще, не без героизма и, что самое главное, скрыв происходящее от других глаз, и в том числе самых зорких глаз – тети Томы, хотя в последнем Седлов сомневался.

Машенька поймала Егора Петровича, когда он, уже одетый, стремительно спустился по лестнице и направился к выходу, так же решительно сдав ключ и, не прощаясь, вышел на улицу. Машенька выбежала за ним и начала убеждать Седлова, что ему надо вызвать такси и он не сможет сам добраться на общественном транспорте. Седлов с абсолютно отрешенным видом начал отказываться, точнее говоря, отказывалось то, что Седлов выпил и, возможно, покурил (хотя в действенность двух затяжек он, после давнего штудирования данной темы в интернете, верил слабо). Он начал отмахиваться от Машеньки, кричать «Не подходи!», потом вдруг резко побежал за школу со словами «Я с тобой разберусь!» (естественно, во время рассказа Маши Седлов прекрасно понимал, почему он побежал туда, куда вышвырнул содержимое поддона папоротника). Машенька побежала за ним. Не найдя врага, Седлов побежал обратно в школу, но стойкой учительнице географии каким‑то образом удалось удержать его от рокового шага и даже вызвать такси.

Пока ехало такси, ей чудом удавалось контролировать безумно мечущееся тело Седлова, но, когда такси прибыло, стало еще сложнее: Седлов категорически отказывался ехать и кричал про какого‑то Тайсона. Машенька решила ехать вместе с ним, так как таксист отказывался везти такого пассажира, и, когда им вдвоем (таксист, видимо, оказался сердобольным или не мог отказать хрупкой Машеньке) уже почти удалось всунуть Егора Петровича в салон, он вдруг вырвался, резко побежал в кусты школьного палисадника, споткнулся об ограждение (след этого остался на голени Седлова в виде значительной гематомы) и рухнул. Падение, по‑видимому, как‑то изменило формулу того, что в нем находилось, снизив градус безумия, чем и воспользовались учительница с шофером, наконец ограничив его метания пространством автомобиля.

Седлов почти всю дорогу проспал, но после их прибытия к дому (как Машенька узнала адрес – Седлов спрашивать не стал, но предполагал, что мог помочь Растегаев) еще почти час ушел на то, чтобы завести Седлова в квартиру: он то садился на асфальт и сидел с задумчивым видом, то шел не туда, то постоянно норовил прилечь на лестнице в подъезде и не хотел заходить в лифт. Наконец, доставленный в квартиру Егор Петрович рухнул рядом с кроватью и сразу заснул, позволив Машеньке за один вечер пролистать коллизии обратной стороны еще не изведанной семейной жизни, а также в разрезе увидеть алкодеформацию личности от учителя до пьяной обезьяны.

После очень деликатного рассказа Марии Федоровны, мысленно дополненного Седловым осознанием всей дикости случившегося, он робко спросил, видел ли его еще кто‑то, например, курильщики или тетя Тома. Мария Федоровна ответила, что нет, именно в этот период никого не было. Но Седлов до конца не верил в такое везение.

Очевидно, что в план Седлова не входило сближение с Машенькой через алкобунт. Но назад, до восхождения на коньячную ступень, не отмотать; стыдливо игнорировать Машу после того, как она спасла репутацию Седлова и, скорее всего, все его учительское будущее, было бы уж очень низко, да и против желания Седлова, поэтому он по принципу пригодности всех средств на войне и в романтике сказал, что просто обязан отблагодарить «свою спасительницу», пригласив Машеньку в ресторан и тут же получив согласие. Само событие было отложено на неделю, когда подкошенный организм Седлова сможет нормально функционировать.

При входе в школу Седлов больше всего боялся встречи с тетей Томой. Проходя мимо вахты и здороваясь, он с тоскливым внутренним напряжением ждал реакции, которая показала бы, что Машенька ошиблась и свидетели были, точнее, главный свидетель, которого достаточно, чтобы свидетелями стали все. Но никакой реакции и даже косого или более свойственного тете Томе прямого стреляющего взгляда не было – все прошло как обычно. Седлов выдохнул. Встреча с некоторыми коллегами по пути в кабинет также подтвердила Машенькину правоту – никто ничего не видел. Хотя Седлов и не верил в магнетические закономерности, все же подумал, что его пьяное инкогнито надо рассматривать как компенсацию за Цыбина. О последнем Седлов старался не думать и ждал прилива сил или отлива до сих пор бродящей по телу муторности, чтобы пойти к Растегаеву, но явно не сегодня.

А сегодня был день контрольной проверки журналов перед окончанием первой четверти. К назначенному времени группа учителей, объединенная предметами, поднималась к кабинету Креповой, и каждый по очереди принимал к исполнению выявленные вторым человеком в школе недочеты, в том числе касающиеся интенсивности заполнения электронных дневников. Этой встречи Седлов тоже боялся – и не из‑за недочетов и интенсивности, с чем у него всегда был относительный порядок, а потому, что Крепова была свидетелем преображения Седлова на корпоративе и всегда стремилась знать больше, чем другие. Но и здесь все прошло как обычно: выслушав замечания и взяв журнал с указывающими на них закладками (надо сказать, Крепова делала свою работу подчеркнуто тщательно), Седлов побрел в кабинет.

– Егор Петрович, подожди минуту! – Снизу по лестнице поднимался Растегаев. Это был не тот момент, когда Седлов хотел говорить с Растегаевым, но он, естественно, остановился.

– Привет! Как здоровье‑то?